Периодически сменяем друг друга за рулем.
Выезжаем на автомагистраль “Дон”, имеющую платные участки. Оплата производится наличными в пунктах пропуска, подобных тем, что когда-то были на М1. Дорога действительно хорошая, и понимаешь, что деньги платишь не зря.
Поля, пологие холмы, изрезанные оврагами, терриконы от угледобычи и довольно хорошие дома в придорожных селах. Уровень жизни в этом регионе сильно отличается в лучшую сторону от того, что белорусы видят в приграничных Смоленской или Брянской областях.
В районе Новошахтинска обгоняем колонну примерно из десяти БМП-2 на лафетах тягачей. Все БМП грязные и без опознавательных знаков. До границы с Украиной отсюда всего 33 км по автодороге М19, и именно по ней пролегает наш дальнейший путь.
Журналисту, в законном порядке аккредитовавшемуся в Киеве в СБУ, дают специальный пропуск, по которому можно попасть в зону АТО и даже пересечь линию фронта через немногочисленные КПП, но гуманитарную помощь таким путем провести в ДНР и ЛНР невозможно.
Через несколько сотен метров показался пункт пропуска на территорию так называемой Луганской народной республики. Артиллерийский обстрел разрушил здание пункта пропуска и сейчас его заменяет обычный блокпост.
Украинские дороги, и ранее знаменитые тем, что способны одной ямой превратить наш автомобиль в недвижимость, в зоне АТО стали еще хуже – к множеству глубоких ям прибавились воронки от снарядов и рытвины от гусениц бронетехники.
Первой точкой доставки помощи из Беларуси стал храм-часовня Иоакима и Анны в городе Ровеньки Луганской области, куда мы въехали с наступлением темноты.
Первый вопрос у меня был о том, как называть здесь людей в форме и с оружием в руках. В Украине их именуют террористами, боевиками, сепаратистами, неофициально – “ватниками”. Отец Александр посоветовал называть их так, как принято здесь – ополченцами.
Если официально украинские власти именуют происходящее здесь антитеррористической операцией, то Александр Авдюгин в своем определении категоричен: “Гражданская война”.
На вопрос о воюющих здесь русских военных отвечает, что приезжает много добровольцев из всех регионов России. Добровольцев направляют на двухмесячные курсы, где учат военной науке, в которой, по словам священника, два правила – не злоупотреблять спиртным и выполнять приказы командира. Говоря об участвующих в этой войне белорусах, отвечает, что знает троих, являющихся прихожанами его храма. Отзывается о них хорошо.
Разговариваем о войне, о будущем после войны.
На вопрос о том, когда же, по его мнению, война окончится, священник процитировал популярное сегодня в украинских храмах пророчество духовника одесского Свято-Успенского монастыря старца Ионы:
– Через год после моей смерти начнутся большие потрясения, будет война. Продлится это два года.
– А как все начнется? Америка нападет на Россию?
– Нет.
– Россия нападет на Америку?
– Нет.
– А что тогда?
– В одной стране, которая меньше, чем Россия, возникнут очень большие нестроения, будет очень много крови. Продлится это два года. После чего будет русский царь.
Первая Пасха после начала смуты на Украине будет кровавой, вторая – голодной, третья – победной.
Нет отдельно Украины и России, а есть единая Святая Русь.
Старец Иоанн умер 18 декабря 2012 года, а в декабре 2013 года в Киеве начался Майдан, переросший в войну.
Ночевать едем в единственную местную гостиницу “Идиллия”. Она размещена в двухэтажном особняке с интерьером, напоминающем развлекательное заведение. Стекла в окнах заклеены крест-накрест, но не полосками бумаги, как в годы Великой Отечественной, а прозрачным скотчем – так гораздо эстетичнее.
Утром, перед тем, как отправиться в Горловку, заезжаем еще раз в храм к Александру Авдюгину. Планировалось, что с нами поедет в качестве проводника кто-то из местных жителей, но он передумал, испугавшись возможных обстрелов – наш путь пролегает по местам, где такое часто случается.
Слушаем наставления о том, что на обочинах и тропинках могут быть мины и растяжки, что делать при обстреле и о прочих особенностях войны. На прощание кто-то из местных прихожан желает, чтобы в случае попадания по нам снаряда, мы все умерли мгновенно и без мучений.
Едва выехали из Ровеньков, пошел сильный густой мокрый снег, из-за которого видимость ухудшилась до нескольких сотен метров. Погода стала нашим союзником – теперь обнаружить и попасть в нас стало очень сложно.
… Эх, путь-дорожка фронтовая,
Не страшна нам бомбежка любая,
А помирать нам рановато,
Есть у нас еще дома дела.
Моя жена должна через пару месяцев родить второго ребенка, а у Матвея уже четверо детей.
На одном из перекрестков видим полностью разбитый артобстрелом блокпост. Рваные мешки с песком, куски бетонных блоков, деревянные части землянок, гильзы, осколки, мусор – все перемешано ураганным огнем. По обочинам дорог – посеченные ветви деревьев. Не уверен, удалось ли кому на этом блокпосту выжить.
Из-за сильного снегопада вовремя не увидели на мосту большую воронку с торчащей арматурой – едва не въехали в нее.
…Мы вели машины, объезжая мины,
По путям-дорогам фронтовым.
Немного дальше на обочине увидели сгоревший танк Т-72 с остатками на броне “кирпичей” динамической защиты. В танке явно сдетонировал боекомплект, взрывом которого и сорвало шеститонную башню.
Проезжаем Енакиево – родину Януковича. На буквах названия города при въезде свежая краска российского триколора. Как и везде, на въезде блокпост. Здесь – с БМП.
Вскоре въезжаем в Горловку. Большая часть города – серые обшарпанные трех-пятиэтажки, во многих окнах выбиты взрывом стекла. По улицам, объезжая многочисленные выбоины и воронки, едут редкие автомобили, в основном “Дэу Ланос” украинской сборки или “Уралы”, перевозящие военных. Бронетехники в городе мало – лишь изредка прогремит БТР.
На здании бывшего отдела милиции вывеска “Police”, а служебные автомобили имеют номера с российским флагом.
По пути встретился явно “боевой” внедорожник кого-то из ополченцев, у которого вместо номера – российский флаг с позывным “Татар”. Как правило, это “отжатые” автомобили, на которых участвуют в боевых действиях. Главное в таком автомобиле – чтобы ездил. Вмятины, местами простреленный кузов, разбитые фонари или стекла – мелочь.
На мелкооптовом рынке на собранные в Беларуси денежные средства закупаем муку и крупы, чтобы передать в местную церковь. Один из складов уничтожен попаданием “града”, рядом с закрытыми торговыми рядами – воронка от мины.
Купил на обед в киоске растворимый кофе (другого не было) и пирожок с картошкой. Подошла дворняга и смотрит мне в глаза. Бросаю ей кусок пирожка – клацание челюстей – кусок не долетел до земли. Бросаю дворняге еще один кусок – и он тоже не долетел до земли. Тем временем ко мне подтягиваются еще несколько исхудавших собак. Пришлось идти за вторым пирожком.
“Эти собаки жили тут еще до войны, в свою стаю никого из чужаков не пускали, сами упитанные были – не то что сейчас”, – рассказывает работник кафе.
Единственным украшением Горловки являются храмы, особенно выделяющиеся сегодня на фоне крайне депрессивной застройки из обшарпанных хрущевок.
Самым величественным является построенный в 2013 году Богоявленский кафедральный собор.
В нескольких десятках метрах от основного здания храма – постройка трапезной, в крышу которой попал снаряд. Осколками посекло постройку напротив, а от взрывной волны покосился крест над входом в храм.
Около ограды храма под навесом раздают нуждающимся по черпаку бесплатного горячего супа. В очереди в основном пожилые люди. Сейчас церковь отчасти заменила социальные службы, и для многих пожилых людей черпак горячего супа – единственная возможность нормально поесть.
| • Рассказывает жительница Горловки Лариса Кривонос |
Развозим по городу несколько сумок помощи по конкретным адресам. Однообразные серые районы, в каждом из дворов видны следы артиллерийских обстрелов.
Одна из воронок рядом с подъездом. На той стороне в доме выбиты все стекла, взрывом сорвало бетонные плиты бордюра на крыше.
Разбитые коммуникации электро-, газо- и водоснабжения восстанавливают быстро, а вот окна каждый стеклит сам. Сейчас в том доме продолжают жить люди.
Рассказывают, что обстрел в городе страшнее, чем в поле. В лабиринте пятиэтажек взрыв звучит намного громче, и разрушительная взрывная волна многократно переотражается от соседних зданий, разносясь эхом над городом.
Попали под обстрел и детская площадка, и остановка общественного транспорта. Поблизости стоял деревянный храм, сгоревший в результате обстрела.
Около одной из пятиэтажек на первом этаже открылась форточка, и сидевшие под окнами коты ринулись туда, запрыгивая на подоконник. Оказалось, там живет добрая пожилая женщина. Как ветеран войны – партизанка, получает повышенную пенсию, что позволяет ей поддерживать бездомных котов.
Около другого подъезда дворняга долго смотрит вверх. Открывается окно, и оттуда собаке падает корка черствого хлеба. Дворняга ее моментально съедает и снова смотрит вверх.
Доброе отношение обнищавших местных жителей к бездомным животным впечатляет.
И без войны Горловка выглядит депрессивно – впечатление, что здесь с момента развала СССР не было построено ни одного нового здания и ни разу не ремонтировались дороги.
Ночуем в квартире одного из местных жителей, а уже утром едем в Донецк. Сейчас нас сопровождает Игорь из местных на своем “Ланосе”. Сажусь к нему. На выезде из Горловки – блокпост с российским флагом.
Немного дальше – еще один блокпост. Останавливаемся пообщаться с ополченцами. У костра, на котором варится в котелке картошка, читает газету мужчина за пятьдесят. Рядом – двое молодых парней с оружием. Одному из них, по его собственным словам, всего 17 лет. На солнце у бетонной стены дремлет кошка. Видеокамеру попросили не включать, но пообщаться и сфотографироваться “на память” согласились.
Естественно, все разговоры о войне.
“Мы не желаем плохого ВСУ (Вооруженным силам Украины. – Прим. авт.), где против нас воюют пацаны со всех регионов Украины, но мы не идем к ним в дома в Киеве, Житомире, Львове и других городах, так чего они пришли в наши дома?”
С обидой говорят об отношении к пленным: “Мы их пленных у себя в госпиталях лечим на равных со своими бойцами, а они на обмен наших пленных полуживыми привозят, с переломанными в плену костями, сделав их инвалидами”.
Особые чувства из-за проявления жестокости ополченцы питают к “правосекам” – бойцам “Правого сектора”.
“Мы местные все здесь, 24 года жили в “незалежнай” Украине, которая за это время ни копейки не вложила в регион, дайте нам теперь самим определиться, как нам жить и с кем дружить. Мы провели здесь референдум – 85% жителей высказалось о независимости от Украины”.
Напоминаю им о явной незаконности такого референдума, поскольку по законам Украины референдум должен проводиться по всей стране. В ответ меня просят вспомнить о законности последнего Майдана в Киеве, который сверг законно избранного президента Януковича.
“Если Майдан был устроен незаконно, то почему мы должны признавать эту незаконную власть? Мы сами сделали свой выбор”.
Спрашиваю о Януковиче. Здесь мнение всего украинского народа – от Львова до Донецка – едино. Но добавляют, что “при нем хоть войны не было”.
Интересуюсь, были ли провокации в виде стрельбы из жилых районов с целью вызвать туда ответный обстрел со стороны ВСУ. Мой вопрос рассмешил всех.
“Вот я живу в том дворе, куда попал снаряд. Неужели ты думаешь, что я допущу такую провокацию. А в соседнем дворе, куда тоже попали, живет моя бабка. Во дворе по другой стороне улицы, где разбило дом, живет семья моего сослуживца. Куда не посмотри, везде в городе живут наши родные или друзья. Неужели мы будем по ним вызывать “ответку”? Хотя отдельные провокации могут быть, да и неизвестно, кто может стрелять, может, какой “блуждающий” миномет”.
“Блуждающими” минометами здесь называют самоходные орудия диверсионных групп, тайно пересекающих линию фронта, делающих несколько выстрелов и тут же меняющих позицию.
Спрашиваю о российских военных. “Есть немного, но на блокпостах, как правило, только местные. А что Россия помогает – спасибо ей за это, без нее мы бы не выжили”.
Ополченцы рассказывают забавные истории о взаимоотношениях через линию фронта, благо даже с врагом легко можно пообщаться по сотовой связи.
Так, один ополченец рассказал, как незадолго перед войной он взял кредит на новые окна в “Приват-банке” (принадлежит украинскому олигарху Игорю Коломойскому). С началом войны эти окна выбило взрывом снаряда, который, по словам ополченца, был послан формированием, финансируемым тем же Коломойским. Ополченец прекратил выплачивать кредит. Ему периодически звонят из отделения “Приват-банка” в Киеве, приглашая его приехать для “урегулирования вопроса”, а он приглашает банкиров к себе в Горловку.
Другому ополченцу из военкомата позвонили на мобильный, требуя прийти служить в украинскую армию. Услышав, что он уже служит в местном ополчении, растерявшийся работник военкомата поинтересовался: “А когда к нам?”. Ополченец ответил: “Здесь управимся – и сразу к вам”.
|
Ополченцу, который справа, – 17 лет. Фото: Василий Семашко, БелаПАН
|
Напоследок ополченцы просят передать “привет Батьке” за то, что не допускает в Беларуси этого “бардака”.
Разбитая дорога до Донецка. На всех перекрестках и у населенных пунктов – блокпосты. Посеченные осколками указатели, сожженные заправки.
По пути встречаем рейсовый междугородний автобус. Водитель междугороднего автобуса – сегодня одна из самых экстремальных профессий. Для нагнетания обстановки проще всего пальнуть из пушки по такому автобусу на пустынной дороге – потом разбирайтесь, с какой стороны снаряд прилетел.
Въезжаем в Донецк. Сразу чувствуется мощь этого промышленного города. Помпезные здания, широкие улицы. Но, как и везде, многие окна без стекол, а на улицах мало автомобилей и прохожих.
Работающие заправки и обменные пункты прикрыты мешками с песком.
Практически все многочисленные билборды заняты военно-патриотической рекламой.
Относительно многолюдно около автовокзала. Здесь на площади дежурит несколько патрулей с автоматами. На лотках торгуют сувенирами с символикой ДНР. На самом автовокзале полно людей в военной форме, в том числе и с российским флагом на рукаве. Но, как подсказали местные жители, очень часто российский флаг цепляют себе местные ополченцы “для понта”.
Мимо проезжает небольшая колонна их гусеничных бронемашин и “Уралов”. На некоторых машинах развевается андреевский флаг с якорем, на броне сидят одинаково хорошо экипированные бойцы, сильно отличающиеся от ополченцев, одетых кто во что горазд. Местные жители на колонну практически не обращают внимания.
У уличного киоска пью кофе, пока мои спутники передают часть помощи в Донецкую областную больницу. Рядом останавливается “Нива” с московским номером, оттуда выходят вооруженные люди и тоже покупают кофе. Знакомлюсь, представляясь журналистом из Беларуси. Один из вооруженных людей, по чертам лица явно сибиряк, говорит, что приехал сюда из Москвы на этом автомобиле. О цели поездки не спрашиваю, разговариваем больше “о погоде”. Его спутник, представившись командиром подразделения внутренних войск, предлагает записать его позывной и номер телефона – “мало ли что может случиться”.
У приемного покоя больницы стоит скорая, в которой несколько ополченцев привезли раненого. Одна из ополченцев – невысокая женщина 40-45 лет в разгрузочном жилете и с автоматом. Сфотографироваться отказалась. В гражданской жизни работала на санитарной станции.
Побывали в районе “Донецк-Арены”, где построены весьма недешевые коттеджи. Их тоже не миновали обстрелы. Почти все коттеджи сейчас нежилые – их хозяева имели возможность и выехали в безопасное место.
Едем в ближайший к знаменитому донецкому аэропорту храм святого равноапостольного великого князя Владимира. Храм находится в помещении бывшего ЖЭКа, а у входа в качестве колоколов висят пустые газовые баллоны.
Достопримечательностью храма является “плачущая” икона Умиления Матери Божьей, мироточащая уже около пяти лет.
С утра в храме на праздник Вербного воскресенья собрались одни женщины (мужчины на фото – те, кто привезли гуманитарку) из окрестных домов, которые пережили сильные обстрелы в боях за аэропорт. Несмотря на праздник, у женщин очень грустные лица.
Заметил, что молодых людей во всех городах, где идет война, крайне мало. Кто хотел и мог – уехали. Многие парни ушли в ополчение.
Храм тоже пострадал при обстрелах – туба “града” пробила крышу и потолок. Покореженную тубу хранят как сувенир.
| • Рассказывает Валентина Токарева |
| • Прихожанки рассказывают о жизни под обстрелами |
Сейчас линия фронта проходит в полутора километрах от храма. Пока шла служба, началась перестрелка. Стрельба из автоматов перекрывалась грохотом крупнокалиберных пулеметов и легкой артиллерии.
Игравших рядом с храмом детей, переживших обстрелы минометами и “градами”, такие “мелочи” не беспокоили.
| • Рассказывает десятилетняя Варя Малашенко |
Дворами направляемся поближе к линии фронта. Здесь стандартные панельные хрущевки, каждая имеет отметины от снарядов. Рядом с домами некоторые местные жители еще в мирное время выкопали погреба, словно в деревне.
За хрущевками ближе к линии фронта – частный сектор из недавно построенных коттеджей. В одном из них, сравнительно небогатом, живет одна из прихожанок храма Валентина. К ним во двор прилетел снаряд, выбив стекла в доме, оставив на стенах следы от осколков. Пострадал находящийся по близости гараж – осколки прошили его тонкую стену и всё, что находилось внутри гаража.
“Купил муж бензина бочку, когда он стал не по 15 гривен, а по 40 стоить. Говорила я ему закопать бочку в огороде, а он не послушал, в гараж поставил”, – рассказывает Валентина.
Муж Валентины открывает посеченный осколками гараж и показывает пробитые насквозь осколками канистры и столитровую пластиковую бочку.
Все обстрелы семья пережила в подвале. Из подвала Валентина выносит каждому из нас по бутылке домашнего виноградного вина. Вино урожая военного года, да еще с виноградников линии фронта – ему место на самых престижных аукционах.
С Матвеем решаем подойти поближе к линии фронта, чтобы осмотреть “широко известную в узких кругах” девятиэтажку – самое высокое здание в окрестностях аэропорта.
За частной застройкой – небольшой микрорайон из нескольких трех- и пятиэтажных домов и единственная девятиэтажка. Дома настолько повреждены, что непонятно, живет ли еще кто-нибудь в них. Среди разрушенных домов бегает множество собак.
Подходим к девятиэтажке. Если ее не разрушат обстрелами окончательно, этот дом надо будет сохранить как памятник гражданской войне. Самое высокое здание привлекало к себе артиллерию противника, бившую по нему прямой наводкой.
По словам местных жителей, по дому было более двадцати попаданий. В доме нет ни одного целого окна, все коммуникации бездействуют. Но и здесь теплится жизнь – в доме остался единственный жилец Иван Токарев, который не намерен отсюда выезжать.
Мужчина предлагает нам взглянуть на одну из квартир, куда было прямое попадание. В доме почти все квартиры заперты на ключ. Но та квартира открыта. Мина насквозь пробила внешнюю стену, пролетев через комнату, пробила стену в ванной комнате и там взорвалась. Вероятно, заряд в мине был кумулятивным, ибо стены остались целыми, но вся обстановка выгорела. Хвостовик мины так и остался в ванной.
Решаю подняться на крышу. Оттуда открывается великолепный вид на окрестности.
С высоты лучше можно увидеть масштабы разрушений.
На всякий случай на крыше стараемся не высовываться, чтобы по нам не открыли огонь, приняв за корректировщиков.
Поснимав пейзажи Донецка и окрестностей, спускаемся вниз. Оказывается, это совсем просто, поднявшись на крышу девятиэтажки, смотреть, как люди убивают друг друга.
Пройдя несколько сотен метров, возвращаемся в жилой район. В Донецке войну от мирной жизни отделяет не более километра.
Вечером в этом районе встретили “человека с ружьем”. На бронежилете надпись “спецназ”, на рукаве – российский флаг. Увидев бродячую собаку, он поднял автомат. Два выстрела, и тяжелораненый пес забился в конвульсиях. Прошу добить. Выстрел в упор, и пес затихает.
“В этом районе, когда шли бои за аэропорт, очень много трупов украинцев (в смысле, воевавших на стороне власти Украины) осталось. Мы много раз предлагали их командованию убрать тела, но они этого не сделали. Бездомные голодные собаки попробовали человечины и теперь могут напасть на людей. Сегодня стая собак пятилетнюю девочку искусала, вот и приходится отстреливать”.
Интересуюсь российским флагом на рукаве. “Сам из внутренних войск, из Москвы, контрактник. Куда пошлют, там и воюю. До этого был в Чечне”.
Спрашиваю, чем отличаются войны в Чечне и здесь: “Здесь артиллерия значительно интенсивней применяется”.
Всем, с кем общался, задавал два вопроса. Первый – кем себя считают: украинцами, русскими или гражданами ДНР. Все называют себя украинцами. Следующий вопрос – в каком государстве они видят свое будущее: в Украине, России или независимой ДНР. Никто из собеседников не хотел своего будущего в составе Украины. Точкой невозврата называют массированные обстрелы жилых кварталов. Лишь одна женщина сказала, что видит свое будущее в Украине, но не при этой власти.
Почти все женщины после интервью очень просили убрать “все лишнее” об украинских властях – очень боятся прихода сюда украинской армии.
Пора ехать домой. На обратном пути взяли с собой в Минск молодую семью с 11-месячной девочкой. В Минске их ждали родственники, покинувшие Донецк ранее.
Почти полторы сотни километров поздним вечером по пустынной разбитой дороге до границы. На пункте пропуска российскому пограничнику неожиданно для нас мама девочки протянула украинский паспорт со штампом “недійсний” (“недействительный”).
Внимательно посмотрев этот паспорт, затем посмотрев на нашу компанию, пограничник проштамповал паспорта, открывая всем въезд в Россию. Война осталась позади.
Читать полностью: http://news.tut.by/society/445212.html