К истории Русско-японской войны …
Укреплению славянского единства немало способствовала русская политика на Балканах, освободительные войны с Турцией. Но и православные патриоты из славянских стран старались в меру сил помочь русским братьям. Конечно, можно сказать, что их физическая помощь в Японскую войну была незначительной, но в духовном смысле имела большое значение. Если и Менделеев, и Ломоносов указывали на Сибирь как на источник будущего процветания Российской империи, то в среде высших политиков России находились дипломаты и военные, которые считали, что России не нужно идти на Восток. Видимо, забыли, что Российская империя унаследовала Византийский герб, а, значит, равным образом должна была смотреть на Восток и на Запад. К сожалению, к подобным политикам относился и главнокомандующий сухопутной армией Куропаткин. Поэтому он считал: «В нашей армии не видно особого боевого воодушевления вследствие неясности целей и причин войны». Добровольцы из славянских стран, очевидно, по-другому смотрели на эту войну, потому и были уверены, что нужно помогать России.
В Порт-Артурской газете «Новый Край» от 27 марта 1904 г. читаем: «Группа молодых болгар выехала из Софии в Одессу. Они на собственные средства решили ехать в Манчжурию, чтобы вступить в ряды русской армии». И здесь же эта газета со ссылкой на «Новую заставу» сообщает, что «Черногория организует отряд добровольцев, желающих принять участие в русско-японской войне. Чета в несколько сот человек будет вооружена, между прочим, черногорскими ятаганами, прославленными в рукопашных боях с турками».
Среди многочисленных добровольцев, пожелавших сражаться за честь нашей родины, невольно выделяются двое: принц Хаиме Бурбонский ‑ потомок Бурбонов (за отличие в разных делах с японцами награжден орденом св. Анны с мечом и бантами), уже сражавшийся в русских войсках при усмирении восстания боксеров, и второй князь Арсений Карагеоргиевич ‑ родной брат Петра I, короля Сербии. Принц Бурбонский состоял поручиком лейб-гвардии гродненского гусарского полка, князь Арсений Карагеоргиевич был зачислен есаулом в казачью сотню. Об этом писала газета «Русь» от 13 марта (29 февраля) 1904 года.
Порт-Артурская газета «Новый Край» в номере за 14 февраля 1904 года сообщает, что «Бывший кавалергардского полка штабс-ротмистр князь Арсений Карагеоргиевич определен в Первый Нерчинско-Забайкальский полк».
В начале войны князь Арсений отправился в отряд Мищенко, чтобы «повоевать по-настоящему».
«Если хотите скорее увидеть войну и получить боевое крещение, ‑ отвечали мне, ‑ поезжайте в отряд генерала Мищенко. Там каждый день дерутся. Отряд генерала Мищенко является, таким образом, уголком той старой «Кульневской[1] России», где люди вечно жили среди поэзии ужасов войны. Он был передовым отрядом целой Руси в дни «худого мира» на дальнем Востоке: на его долю пришелся первый выстрел в Корее, и став передовым отрядом Маньчжурской армии, он остался им до конца войны. И если на долю его выпала львиная доля трудов и лишений, то и львиная доля славы. Имя Генерала Мищенко пользовалось в армии уже огромной популярностью. Его произносили с уважением и любовью и не без гордости говорили: «Я был в отряде Мищенко», «наш полк у Мищенко». Солдаты, те в каждом успехе готовы были видеть руку этого храброго, умно настойчивого генерала. Позднее на бивуаке войск у Даньшао, я подслушал такой разговор.
Передовая новость, схваченная на лету, о потоплении нашею Владивостокской эскадрою японских транспортов «Садомару» и других, по солдатской молве, и это сделал Мищенко, который и на «море японцу спуску не даст».
Впоследствии, когда я передавал генералу содержание этого солдатского разговора, он рассказал мне, что получил письмо от маленького своего племянника: «Напиши дорогой дядя, много ли вы взяли в плен японских кораблей, – спрашивал мальчуган, наслушавшийся и «во глубине России» рассказов о подвигах дяди. Это была какая-то «Сечь запорожская, куда направлялись все, кто явился на войну не с войсковой частью, не в составе какого-нибудь штаба или управления, а так сказать, за свой счет и страх, ‑ все, кто вообще хотел побывать скорее в деле… Молчаливо спрашивалось только: «В Бога веруешь?» ‑ Верую. – Царя чтишь? – Чту. – За отечество умереть согласен?. – Согласен. И больше ничего не требовалось. И стоило прожить с этими людьми неделю, чтобы слиться с ними на всю жизнь, стать в их семье своим человеком», ‑ писал в своих воспоминаниях Владимир Александрович Апушкин[2], военный корреспондент и историк.
В ноябре 1904 года в вагон, где временно жил Апушкин, вошел человек высокого роста молодой человек, одетый в валенки, в серый полушубок без погон и черную папаху. У него были голубые глаза и большая окладистая светлая борода. это был лейтенант французской армии Бюртен. Он приехал на Дальний Восток движимый симпатией к русским и России и с жаждою научиться воевать. На попытки попасть в русскую армию он потерял почти десять месяцев и все свои деньги, около 10 тысяч франков. Для этого пришлось проделать путь из Парижа в Петербург и обратно в Париж, а затем из Парижа в Мукден и безо всякого результата. Бюртен даже не смог добиться, чтобы его представили генералу Куропаткину. Не помогало и рекомендательное письмо к генералу. Он был в отчаянии. «Пусть зачислят меня хотя бы рядовым» – говорил он Апушкину со слезами. Апушкин посоветовал ему пойти к Мищенко и уже дня через два или три он стал сотником 1-го Верхнеудинского полка, а месяца через полтора после это погиб геройскою смертью под Инкоу.
В русской армии хорошо знали старика с короткою, седою окладистою бородой, окаймлявшей смуглое лицо, освещенное из-под нависших седых бровей проницательными живыми, добрыми глазами. Этого черногорца все называли дедушкой, служил он в отряде генерала Мищенко, был его другом, его телохранителем. Без бинокля, без зрительной трубы горца, благодаря прекрасному зрению, он видит лучше, чем его командир генерал Мищенко с помощью оптики. И подсказывает ему: Тут наши, там японцы. Звали черногорского воина Филипп Маркович Пламенац. А «дедушке» в 1904 году исполнилось уже 76 лет. С генералом он был неразлучен уже вторую кампанию. Все удивлялись выносливости генерала Мищенко и легкости, с которой он ходил по сопкам. – Я старый охотник и родился в Дагестане, ‑ шутил он. Пламенац не отставал от него ни на шаг: «Я всю жизнь по горам проходил». «И они шли с горы на гору, как горные козы, а мы едва поспевали за ними, обливаясь потом, томимые жаждой», ‑ рассказывал о друзьях Апушкин[3]. После китайского похода Филипп Маркович поселился в Порт-Артуре вместе с генералом. Но едва началась война с Японией, продал свою фанзу, отдал деньги на Красный Крест и ушел к Мищенко. Его ввиду преклонного возраста не хотели брать в набег на Инкоу. Но «дедушка» сказал: «Пока я жив, не расстанусь со своим генералом». А самому генералу: «Если вы не хотите брать с собою Пламенаца, Пламенац сам себя возьмет».
«Вы знаете какой у нас дедушка? – сказал генерал – Недавно один снаряд разорвался от нас недалеко и я вздрогнул. Он хладнокровно вынул из кармана клочок ваты и, подавая мне, сказал: «На, генерал, заткни себе уши, чтобы не пугаться». Каков? Меня сконфузил!». А сам генерал был одной из, увы, немногих светлых личностей среди командования в русско-японской войне. Он воевал по-суворовски, любил русского солдата и солдат платил ему тем же.
«‑ Вот наш «дедушка ‑ рекомендую, ‑ сказал мне генерал Мищенко, показывая рукой на старика в парусинной куртке без погон, сидевшего на фланге стрелявшей по японцам 1-й Забайкальской казачьей батареи и несколько впереди ее. Услыхав свое имя, он обернулся, и я увидал добродушное, загорелое в Корейском походе отряда и обросшее бородой лицо. Мы познакомились. Потом разговорились, хотя разговаривать с дедом не так-то легко, ибо речь его состоит из смеси черногорских слов с русскими.
‑ Давно вы, дедушка, начали сражаться?
‑ О давно, давно, ‑ ответил он мне тихим голосом, видимо, уходя мыслью в прошлое.
‑ В первый раз пошел я на войну с турками в 49-м году… Потом в 51-м… Потом в 53-м, 54-м, 55-м, 57-м, 59-и, 60-м, 62-м…
‑ Довольно, довольно, ‑ перебил я его, смеясь. ‑ Коротко сказать, вы всю жизнь провоевали?
‑ А, да, да! ‑ засмеялся и он. – Только наши войны ведь какие прежде были! Сегодня перестрелка, а завтра все тихо и мирно… А потом убьют где-нибудь турки нашего юнака, или скот заберут, или наш юнак убьет где-нибудь на дороге какого-нибудь турка, и опять пошла война… Вот в 62-м году война была настоящая. Турки заняли всю Черногорию, жгли деревни, топтали жатвы и виноградники… А у нас было чуть не по пять патронов на ружье… Плохо было ‑ врасплох нас захватили…
Он замолчал, переживая в памяти прошлое, но к нему уже не вернулся.
‑ Вот и теперь, ‑ продолжал он, приехал я сюда, чтобы не умереть в постели, а в поле, на войне, как следует юнаку, воеводе. Только вот что плохо, добавил он с оттенком печали, ‑ смерти перестал бояться. Прежде все боялся, а теперь перестал. Плохо, плохо!..
И он действительно бесстрастно сидел на батарее, под огнем, возле своего генерала и смотрел на сопки, из-за которых то и дело взлетали в голубое небо красивые белые клубы дыма рвущейся шрапнели. Эти маньчжурские сопки, по его признанию, напоминали ему горы родной Черногории. Без бинокля, без зрительной трубы, зорким глазом горца он отлично различает, где, наши, где японцы». В газете «Русское слово» от 2 марта (17 февраля)1909 года появилось следующее сообщение: «Похороны черногорского воеводы.
15-го февраля в Петергофе опустили в могилу тело знаменитого черногорского воеводы Пламенаца. Участник всех войн на Балканах за последние 60 лет, Пламенац при начале китайской войны отправился из Черногории в Китай и сделал всю кампанию в летучем отряде П.И.Мищенко, бывшего тогда еще полковником. Шесть раз раненый на Балканах, Пламенац после китайской войны проделал и всю японскую, удивляя товарищей храбростью и хладнокровием. По окончании войны он вернулся в Россию, украшенный четырьмя георгиевскими крестами и произведенный в офицеры. Он скончался 82-х лет». (Соб. корр.).
Но и в русской армии были подобные дедушки. Один сверстник Пламенаца ‑ старый оренбургский казак, бравший когда-то Хиву, лет под 60, Иван Печенкин, ходил еще в Японскую войну в разведку, ловил японцев, получал за каждого от генерала по 10 рублей и отсылал заработок своей старухе.[4]
Но все-таки все эти «дедушки»: и черногорский, и русские, ‑ ни в какое сравнение не идут с «дедушками» былых времен. В 1892 году в Приозерске умер Василий Николаевич Кочетков. Похороны этого человека были сами торжественные и не потому что умер он в весьма солидном возрасте: сто семь лет, а потому что в те годы еще уважали и ценили героев Отечества. Василий Николаевич Кочетков родился в 1785г. в Самарской губернии в семье солдата. Военное поприще он начал еще при Екатерине II в рядах музыкантской команды.Свой боевой путь Василий Николаевич начал в 1812 году. Он сам попросился в эти трудные дни в действующую армию. Пришлось ему дойти до Парижа через Бородино и Лейпциг. А дальше его послужной список совпадает с историей Русской армии XIX века. Закончил он кампанию в чине фельдфебеля. В 1820-м его переводят в лейб-гвардии Павловский полк, с которым он прошел русско-турецкую войну 1828‑1829 годов. В 1830 году он сражается с польскими мятежниками на Гроховском поле и при Остроленке, а в 1831 году участвует в штурме Варшавы. 1843‑ 1847 год служба на Кавказе. 1849 год – Венгерская кампания. Он сдает экзамен на офицерский чин, но после отказывается от чина подпоручика и остается простым солдатом, хотя получает офицерский шеврон, темляк на саблю и 2\3 жалования подпоручика. В 1851 году он выходит в отставку. Но русскому солдату недолго пришлось отдыхать: начинается Крымская война и он поступает в Казанский конно-егерский полк Его Императорского Высочества Великого князя Михаила Николаевича. Он воюет в Севастополе под началом генерала Хрулева и участвует в вылазках. В 1856 году личным указом Его Императорского Величества он переводится в Лейб-гвардейский драгунский полк. А в 1862 году в роту Дворцовых гренадеров и производится в унтер-офицеры. Но «тихая» служба тяготит русского солдата, душа желает настоящего дела, и это не смотря на то что ему далеко за семьдесят. И он просится туда, где жарко, где идут бои, и пишет рапорт и отправляется в Туркестан под начало генерала Голованова. В 1873 году в отряде генерал-адьютанта Кауфмана I он совершает поход через пустыню. Война кончается покорением Хивы. В 1876 году, в возрасте 90 лет, он добровольцем едет в Сербию, воевать за свободу братского народа. Он воюет в составе 19 конно-артиллерийской бригады. Пришлось ему сражаться и на Шипке.
После этого он еще 13 лет прослужил в роте дворцовых гренадер. Василий Николаевич десять месяцев провел в плену у горцев, четыре раза ранен в боях на Кавказе. В Севастополе его засыпало землей, и он сильно повредил спину. В русско-турецкую войну при рекогносцировке ранен картечью, ‑ ему оторвало ногу по колено и далее пришлось пользоваться протезом. Солдат был награжден: тремя военными орденами св. Георгия, орденом св. Анны 2 ст., медалями за вступление в Париж, за турецкую войну 1828-29 гг., за взятие Варшавы ‑ Станислав 5 ст, за Венгрию – золотою медалью, За Севастополь ‑ бронзовой медалью, медалью за покорение Чечни и Дагестана, крестом за службу на Кавказе, серебряной медалью, пожалованной австрийским императором Францем Иосифом, серебряной медалью за русско-турецкую войну и шестимесячную оборону Шипки и другими наградами числом около 30[5].
О герое писала русская пресса, но кто помнит этого Илью Муромца XIX века сегодня?
Сейчас выражается много справедливого беспокойства о техническом оснащении нашей армии. Но каково состояние ее духа?
Российские военачальники уделяли большое внимание духовному состоянию армии. Так, адмирал Макаров, делая еще первые шаги в военной карьере, пришел к выводу, что дух на флоте по значимости стоит выше техники (это на флоте! А что сказать про пехоту?) Этот подход позволил адмиралу Макарову творить чудеса в турецкую кампанию 1877 года, когда он на переоборудованном торговом корабле «Великий князь Константин» с успехом атаковал военные корабли.
«…Дух армии надо всемерно поддерживать, потому что сама война в ее поводах не дает для того достаточного материала. ‑ “Из-за концессий, говорят, воюем, а не за отечество, как прежде, – в двенадцатом году, что ли, ‑ не за братьев-славян, как в турецкую”»[6] ‑ говорил генерал Мищенко.
Знают ли сегодняшние солдаты, за что им придется воевать? Если среди них воины подобные Мищенко, Кочеткову, Пламенацу?
[1] Кульнев Яков Петрович (1763-1812) – военный деятель. Генерал-майор (1808). Герой Отечественной войны 1812 г. Один из самых популярных военачальников русской армии. Наполеон назвал Кульнева “одним из лучших генералов русской кавалерии”. Это был человек подлинно боевой натуры. Вечно деятельный и жаждущий сражаться, Яков Петрович говорил: “Люблю матушку Россию за то, что у нас всегда хоть в одном углу да дерутся”.
[2] Владимир Александрович Апушкин (1868 – 1937) – русский генерал.
Один из редакторов Военной энциклопедии Сытина. После революции служил в РККА
[3] Апушкин. Мищенко. Из воспоминаний о русско-японской войне. 1908. С. 129.
[4] Апушкин. Мищенко. Из воспоминаний о русско-японской войне. 1908. С. 163
[5] Вестник военного духовенства. 1892. № 19 С. 601‑605
[6]Апушкин. Мищенко. Из воспоминаний о русско-японской войне. 1908. С. 108‑109.