Все церковные люди знают, что духовенство разделяется на «черное» – монашествующее – и «белое» – женатые священники. Но не все знают, что есть еще одна разграничительная линия в священстве. Это городское и сельское духовенство.
Городской священник всегда на виду, его праведная жизнь привлекает множество почитателей, а неправедная вызывает всеобщее осуждение. Жизнь сельского священника еще более на виду, но – лишь у жителей деревни, где живет батюшка. Даже если сельский священник будет духоносцем – его почитание вряд ли выйдет за пределы нескольких деревень. Например, всем известен прав. Иоанн Кронштадский – петербургский старец – и прав. Алексий Мечов – старец московский. А кому знаком прав. Иоанн Кормянский – чудотворец из небольшого местечка Корма в Беларуси? Этот праведник жил в одно время с Кронштадским пастырем, его нетленные мощи почивают в монастыре, созданном в его честь. Однако это был простой сельский священник, семьянин, воспитавший семерых детей, поэтому даже в Беларуси его знают не все. Или, скажем, кто слышал о прав. Алексии Бортсурманском, святом 19 века, несшим свое служение в небольшом селе Нижегородской области?
Священник, служащий на сельском приходе, обречен на безызвестность. «Ну и что? – скажите вы. – Он ведь служит Богу Всеведущему, и от Него надеется получить награду». Это, конечно, так.
Но мне все равно обидно за деревенского трудягу в рясе, которого, бывает, ни во что не ставит городской собрат-священник, а порой и «продвинутый» прихожанин городской церкви. Сколько снисходительных кивков сделано и уничижительных слов сказано в адрес простоватого и не столь изящного сельского духовенства от христианствующих городских «интеллектуалов». Поэтому я и хочу замолвить слово за него – смиренного Христова труженика.
Жизнь сельского священника-настоятеля в наше время гораздо труднее, чем жизнь городского батюшки. В распоряжении городского настоятеля – человеческие ресурсы и финансовые потоки. У него есть диакон, псаломщик, пономарь, хор, казначей-бухгалтер (или даже бухгалтерия, если приход велик), просфорник, преподаватели воскресной школы, завхоз (эконом), и наконец второй, третий, четвертый (и так далее) священник.
Деревенский священник вынужден почти все эти должности совмещать в своем лице. Недаром появилась поговорка: «Сам читаю, сам пою, сам кадило подаю». Это про сельского батюшку. Да, по уставу в каждом приходе должен быть и казначей, и помощник настоятеля, и актив прихода. Однако реальность такова, что большая часть деревень – вымирающие. Поэтому на многих приходах есть деревни, где численность населения может составлять 150-100-50 и т.д. человек, большая часть из которых – пенсионеры. Если в таких местах на воскресную службу приходит 20 бабушек – это уже радость для священника – значит собралось почти 100 % верных. В этом случае практически невозможно не то что организовать вменяемый хор или найти сведущего казначея, а элементарно подыскать мужчину на должность пономаря. Поэтому нельзя укорять сельское духовенство за отсутствие воскресных школ, приходских сайтов и газет, миссионерской и просветительской деятельности. Служение Литургии практически в одиночку на подобном приходе – самая сильная проповедь христианства.
Сельский приход – это проверка пастыря, проверка христианина и проверка просто человека. Городской батюшка большинству своих прихожан виден только в храме. Мало кто знает, где он живет (разве что соседи), а тем более как он живет. А если пастырь живет в другом конце города, то никому вообще не будут знакомы ни его матушка, ни чада. Семейная жизнь такого священника остается делом личным и неприкосновенным. Сельский священник не имеет роскоши анонимной жизни. В деревне все знают, где он живет и как он живет. Все знают в лицо и по имени и матушку, и всех детей. Все, что происходит во дворе сельского священника и что слышно из его дома, обрастет, как снежный ком, небылицами и мифами и пойдет гулять из дома в дом. И мифы эти по фантастичности не уступают древнегреческим.
Если священник небрежет о приусадебном участке (как, например, я), то его тут же назовут лентяем. Если он, наоборот, слишком налегает на крестьянский труд, ему грозит обвинение в жадности. И так во всем: что бы сельский священник ни делал, все его поступки злонамеренные люди видят, как будто через кривое зеркало, осколок которого попал в глаз Каю.
Следует, конечно же, сказать, что, как правило, подобные сплетни происходят не из уст прихожан, а людей маловерных и религиозно безграмотных. Церковные наши бабушки (честь им и хвала!) стараются остеречься от осуждения, даже если им что-то не совсем нравится в своем пастыре.
Откуда происходят всевозможные клеветы и хуления в адрес священства? Я не могу сказать, конечно же, что духовенство, и городское, и сельское, совершенно безгрешно, – все мы люди, каждый может оступиться и упасть. Однако хочу засвидетельствовать, что реальных поводов для порицания во сто крат меньше, чем напраслины, возводимой на священнослужителей. Причина этому – единственно ненависть врага рода человеческого – диавола – ко Христу и всему роду христианскому. Об этом говорит нам и Священное Писание: «Все, желающие жить благочестиво во Христе Иисусе, будут гонимы» (2 Тим. 3: 12). Клевета и хуления – неотъемлемая часть гонения на любого христианина, а тем более – на священнослужителя. Каждый, начавший ходить в церковь, испытал на себе косые взгляды и насмешки своих ближних, а иногда и вовсе противодействия со стороны родственников. Иногда в этом смысле безумие человеческое не знает границ. Мне, например, известен случай, когда родственники специально спаивали мужчину, лишь бы он не ходил в храм. Так бесы не остановятся, пока не погубят человека и не отвратят его от Христа. Что же удивляться клевете и проклятиям, посылаемым в след учеников Христовых, а тем более – Его служителей и проповедников! Поколебать авторитет священника в деревне, где личность батюшки – одна из центральных смысловых фигур – задача для беса первостепенная. Ну что ж, напраслина и хула – суть самые малые язвы, которые мы получаем в борьбе с князем «мира сего» (Ин. 12, 31).
Особая забота сельского священника – храмоздание. Множество храмов, разрушенных в советское время, до сих пор не восстановлено, да их, наверное, и не удастся восстановить никогда. Хотя бы потому, что часть деревень, в которых они были построены, – опустела. Тут интересна закономерность: пока в селе функционирует храм, как будто сердце бьется и кровь течет по жилам. Как только храм закрыли, или и того хуже – разрушили, деревня словно распадается. Храм всегда – средоточие самых нравственных слоев общества. В Боге – духовное питание этих людей. Как только их отлучают от духовной пищи – деревня перестает быть живым организмом и превращается в безликий «населенный пункт», где дома «снаружи кажутся красивыми, а внутри полны костей мертвых и всякой нечистоты» (Мф. 23: 27). К слову сказать, я окормляю 12 деревень. Из них две – новостройки 50-60-х годов, а из 10-и оставшихся в трех раньше были храмы. Я заметил, что если в деревне был разрушен храм, и место это никак не почтено, заброшено и запущено, – деревня сама становится запущенной. Воочию видно, как за грех нескольких поколений (одни разрушали, другие оскверняли руины) Бог наказывает все поселение. Люди в таких селах как-то особенно мало восприимчивы к проповеди. Сердце остановилось, и кровоток прекратился…
Храм – святая святых любого христианина, а особенно священника. Любой священник приходит в церковь не как на работу, а как в родной дом. Да, бывает, что входишь в этот дом с поникшей головой и чувством, что подвел Отца, что плохо исполнил Его волю… Но при этом всегда надеешься на Отчее милосердие. Если же священник начинает ходить в храм, как на работу, то горе ему…
Храм – главнейшее здание среди людских построек, и в деревне это ощущаешь особенно остро. Пускай есть сельсовет, магазин, почта, школа и прочие здания, без которых немыслима ежедневная человеческая жизнь, но без церкви деревня пустая. Точно, как и квартира – хоть вы ее всю уклейте виниловыми обоями, обложите итальянской плиткой и заставьте мебелью из красного дерева, стены все равно будут голыми, если нигде не будет икон, и без «красного угла» это будет не дом, а сарай.
В городе храм оказывается загороженным высотками и торговыми центрами, – это «князь мира сего» старается умалить церковную архитектуру. И в городе его обман отчасти удается: за всевозможными ресторанами, кинотеатрами, парками развлечений и гипермаркетами ценность церкви становится эфемерной в глазах горожанина. Чтобы все встало на свои места, нужен «жареный петух», который клюнет и погонит легкомысленного обывателя ко Христу.
В деревне же храм возвышается над прочими созданиями рук человеческих не только мистически, но и реально. Бывает, едешь через какое-то захолустное село, и тут храм, которому уже лет 150-200, внезапно поражает своей красотой и величественностью. Впрочем, это раньше, до принятия священства, я изумлялся великолепию сельских церковных зданий. Теперь я в такие моменты просто молитвенно желаю Божией помощи и поддержки настоятелю такого храма.
Архитектура 17-18 веков изумляет, прежде всего, своими размерами. Часто в деревне и тысячи жителей нет, а храм – человек на 500. Сразу думаешь – зачем эта гигантомания, если в воскресенье и 50 человек нет на службе, и храм стоит пустой? Просто дело в том, что 200 лет назад в таком селе почти все жители были не номинальными прихожанами, а реальными, и меньший по размеру храм просто не вместил бы всех желающих помолиться.
Сейчас же большой храм – испытание сил священника. Где в сельских условиях найти человеческие и финансовые ресурсы, чтобы обслужить (отопить и отремонтировать) огромное здание? Если у вас на воскресной службе всего 20-30 бабушек, эта проблема звучит намного острее, чем 200 лет назад, когда все село принимало участие в строительстве и ремонте церкви.
Вот, например, километров за тридцать от меня храм в честь Рождества святого Иоанна Предтечи. Храм старинный и большущий. Смотришь на него, когда подъезжаешь к деревне – ну ни дать ни взять, место такой церкви в большом городе. Одиннадцать метров под куполом! Это вам не игрушки. Это почти четырехэтажный дом – внутри церкви. А снаружи – 20 с лишним метров – это уже семь этажей привычной нам многоэтажки. Чтобы только побелить такой храм внутри – уже нужна уйма денег и сил. Что же говорить о капитальном ремонте здания?! Батюшка – настоятель храма – показывает мне снаружи оштукатуренный и покрашенный кусок стены и сообщает:
– Вот на это ушли средства, собранные за год.
«Н-да, – думаю я, и сразу же оцениваю в уме количество оставшейся работы. – Сделано-то в лучшем случае 20% от общего объема работы. Это еще лет на пять, если чудом не найдутся финансы».
Однако он еще не в самом плохом положении, потому что в храме совершается Литургия, а значит община живет, значит звучит проповедь, раздается слово о Христе, – и это уже дает надежду. Гораздо хуже тем отцам-строителям, которые создают на пустом месте: служить негде, а надо созидать храм. Приход еще мертв, или, лучше сказать, не рожден, а ему уже поручают дело совершеннолетнего.
В этом случае священник не задумывается и сам браться за лопату, молоток, дрель – лишь бы дело двигалось. Конечно, не все работы можно выполнить самому, но хоть что-то!
Но и тут подстерегает очередное искушение: бывает, трудишься-трудишься, и в разгар работы посещает такой помысл: «А нужен ли Богу этот труд?» В растерянности застываешь на одном месте, руки с инструментом обессиленно опускаются. Сразу вспоминается схиигумен Мелхисидек, о котором рассказывает отец Тихон (Шевкунов) в книге «Несвятые святые». Отец Мелхисидек был искусным столяром и с утра до ночи мастерил всевозможные киоты, аналои и прочую храмовую мебель. Однако однажды он замертво упал. Ему явилась Пресвятая Богородица и с грустью сказала: «Ты монах, Мы ждали от тебя главного — покаяния и молитвы. А ты принес лишь это…», – и она указала на лежащие в грязи поломанные и исковерканные киоты, оклады икон, стулья, аналои.
Тут же приходит в голову, что Господь и от каждого священника ждет дел пастыря: молитвы, священнодействия и проповеди. А приходится тратить часы и дни, занимаясь работой строителя, бухгалтера, прораба, просфорника… Может, просто стоит заниматься своим священническим делом – молитвой, и все остальное Господь устроит сам? На этот вопрос каждый раз отвечаешь по-разному. Но сил ответить на него хватает не всегда. По человеческому разумению – легче взяться за молоток. А по духовному – нужно браться за молитвослов.
Однако и это искушение не самое сильное в служении сельского духовенства. Сельский священник – отшельник поневоле, а всякий знает, что до отшельничества нужно дорасти. Батюшка в деревне лишен соборного богослужения, лишен общения с собратьями-священниками. Часто он вынужден служить не тогда, когда хочет, а когда это возможно (потому что певчие сельского хора не получают зарплату, как городские, и в будние дни их банально может не быть), вынужден исповедоваться не когда этого требует душа, а когда появляется время съездить к духовнику. Конечно, можно поисповедоваться у ближайшего соседа-священника, но это не всегда взаимозаменяемые вещи.
Священник на селе опирается в основном на свою молитву. Если он приуныл, его утешают духовные книги и Господь. Если он разленился, то должен сам взять себя в руки. Живое слово утешения и назидания – духовный дефицит для души сельского пастыря. И, поверьте мне, порой так не хватает дружеского хлопка по плечу и слов: «Не переживай, отче, Господь все устроит».
***
Сельский священник воистину апостол Христов. Как написано на иерейском наперсном кресте: «Образ буди верным словом, житием, любовию, духом, верою, чистотою» (Тим. 4, 12). Эти слова касаются каждого священника, но образцовую повседневную жизнь обязан являть своим овцам именно сельский пастырь, ибо он живет как бы на вершине горы, видимый отовсюду (Мф. 5: 14).
Часто деревенского батюшку обвиняют в необразованности, не знании этикета, в любостяжании, однако ни один городской священник не согласится поменяться местами с сельским иереем. Я думаю, что одно это говорит о многом. Поэтому, дорогие, проявим уважение к сельским Христовым труженикам и помолимся, да поможет Господь каждому нести смиренно свой крест во славу Божию.
священник Сергий Бегиян