Тридцать лет назад у нас, молодых прихожан московских храмов, были очень длинные синодики. Мы подавали записки «Об упокоении» с десятками имен, из которых собственной родни не набиралось и десятка. По большинству из них мы теперь больше не заказываем панихиды — им самим теперь служат молебны. В моем тогдашнем синодике первыми стояли Николай, Александра, Ольга, Татьяна, Мария, Анастасия, отрок Алексий…
О предсмертных мытарствах и лютой гибели царской семьи я узнала, когда мне было 25 лет. Я тогда только покрестилась и изо всех сил старалась раздобыть что-нибудь духоподъемное — почитать. И вот через третьи руки попала ко мне на два дня книга какого-то совершенно не известного мне тогда генерала Дитерихса об убийстве царской семьи на Урале. Как потом выяснилось, генерал этот служил в 1919 году у Колчака, и именно ему было поручено организовать следствие по этому делу, когда белые заняли Екатеринбург.
Книгу его я читала два дня и две ночи почти без перерывов на сон и еду. Впрочем, есть после я еще долго не могла — кусок в горло не лез. Со мной случилось примерно тоже, что с булгаковской Маргаритой, когда она присмотрелась к волшебному глобусу Волонда: квадратик земли расширился, превратился сначала в рельефную карту, потом показалось селение, домик со спичечный коробок, потом его смело взрывом и, еще приблизив глаз, Маргарита разглядела лежащую на земле мертвую женщину, а рядом с ней в луже крови разметавшего руки ребенка. Вот так и для меня — история ожила и стала частью моей собственной, здесь и сейчас идущей жизни. И это был настоящий болевой шок.
Что я знала с детства о последнем русском царе? Ходынка, провальная Русско-японская война, Кровавое воскресенье, революция 1905 года, «столыпинские галстуки», Первая мировая, министерская чехарда, Распутин, развал фронта, Февральская революция, царь слабый, безвольный, все, кому не лень, им манипулировали, в результате страну развалили, а бывшего самодержца с семьей расстреляли «в интересах революции»…
Приближаю взгляд, картинка оживает и… меняется до неузнаваемости.
Февраль 1917-го. Царь в Ставке, в Могилеве. Из Петрограда сообщают о бунте: началось все с женщин в очередях за хлебом, который не подвезли, подхватили рабочие, потом солдаты запасного пехотного полка — а это160 тысяч вооруженных распропагандированных мужиков, которых в преддверие грядущего весной наступления привезли в столицу и втиснули в казармы, рассчитанные на 20 тысяч человек. И вот уже государю сообщают: ситуация в Петрограде фактически вышла из-под контроля — разгромлен арсенал, разогнана полиция, выпущены из тюрем арестанты, захвачены Зимний дворец и Петропавловская крепость, избран Совет рабочих и солдатских депутатов…
Это был настоящий удар в спину — положение на фронте только-только стабилизировалось, удалось наладить поставки продовольствия, медикаментов, теплых вещей, готовилось наступление. Оставалось совсем чуть-чуть потерпеть. А что делать теперь? Подавить волнения в столице силой, рискуя спровоцировать гражданскую войну в стране, воюющей с внешним врагом? Да еще ничего толком не ясно, сведения доходят противоречивые, а там, в Царском, в самой гуще этих непонятных событий — жена, девочки, больной сын. Что с ними?
И Николай, приказав все-таки направить в Петроград части с фронта и передав командование генералу Алексееву, рванул туда, к семье — защитить. Куда там! Оказалось, что все узловые станции заняты мятежниками, и царь вынужден был повернуть на Псков, в штаб командующего Северным фронтом генерал-адъютанта Рузского, где его заставили сыграть в уже подготовленном для него спектакле: генерал Рузский убедил его, что «положение безнадежно», распорядился прекратить отправку войск в столицу, а затем государю сообщили, что только что созданный комитет Госдумы предлагает ему добровольно отречься от престола.
Генерал Алексеев разослал командующим фронтами телеграмму с вопросом о желательности отречения.
Великий князь Николай Николаевич ответил: «Как верноподданный считаю по долгу присяги и по духу присяги коленопреклоненно молить государя отречься от короны, чтобы спасти Россию и династию». За отречение высказались генералы Эверт (Западный фронт), Брусилов (Юго-Западный фронт), Сахаров (Румынский фронт), командующий Балтийским флотом адмирал Непенин. И только командующий Черноморским флотом адмирал Колчак ответа не прислал.
Все это было для царя полной неожиданностью. До него, конечно, доходили, известия об интригах в «высших сферах», но он полагался на порядочность генералов, присягавших ему перед Богом и обязанных ему своим продвижением, и не допускал и мысли, что они вместе с членами дома Романовых и лидерами правых политических партий полтора года готовили «дворцовый переворот».
Как вспоминал потом Пьер Жильяр, много лет проживший в царской семье как учитель французского и воспитатель цесаревича Алексея, исход событий определило присущее царю обостренное чувство долга, внутреннее благородство и «эффект ближайшего окружения» — его смогли убедить, будто его отречение «отвечает общественным ожиданиям и окажется лучшим из возможных шагов для стабилизации страны».
А на самом деле? Вот, что пишет в своих «Очерках русской смуты генерал Деникин, отнюдь не монархист по убеждениям: «Что касается отношения к трону, то, как явление общее, в офицерском корпусе было стремление выделить особу государя от той придворной грязи, которая его окружала, от политических ошибок и преступлений правительства, которое явно и неуклонно вело к разрушению страну и к поражению армию. Государю прощали, его старались оправдать.
В солдатской толще… известный консерватизм, привычка «испокон века», внушение церкви — все это создавало определенное отношение к существующему строю, как к чему-то вполне естественному и неизбежному.
В уме и сердце солдата идея монарха, если можно так выразиться, находилась в потенциальном состоянии, то подымаясь иногда до высокой экзальтации при непосредственном общении с царем (смотры, объезды, случайные обращения), то падая до безразличия.
Как бы то ни было, настроение армии являлось достаточно благоприятным и для идеи монархии, и для династии. Его легко было поддержать».
Но самые близкие люди убедили Николая II, что его отречение будет исполнением «воли народа», а значит и воли Божией. И царь, единственный человек в России, который всю жизнь нес свою власть как крест, как служение, возложенное на него Богом, перед которым он в ответе за судьбу вверенного ему народа, решился на отречение.
В 1983 году было опубликовано признание главного идеолога Февральской революции, министра первого состава Временного правительства Милюкова, сделанное в узком кругу единомышленников после своей отставки в мае 1917 года, а затем, после октябрьского переворота, повторенное в одном из писем: «История проклянет вождей, так называемых пролетариев, но проклянет и нас, вызвавших бурю».
Большинству участников тех событий долго ждать своей судьбы не пришлось. 20 из 65 членов дома Романовых были зверски убиты большевиками. Никто из них не воевал на стороне белых, не организовывал заговоров с целью свержения советской власти, не пытался вывезти несметные богатства.
Из генералов-заговорщиков только Брусилов, помогавший новой власти создавать регулярную армию, дожил до 1926 года и скончался в Москве от воспаления легких. Вице-адмирал Непенин уже 4 марта 1917 года был убит в Гельсингфорском порту в толпе революционных матросов «неизвестными лицами». В октябре 1918-го умер от воспаления легких в Добровольческой армии генерал Алексеев. Генерала Рузского в ноябре того же года на Пятигорское кладбище вместе с другими заложниками зарубили красные, генерал Эрвет был расстрелян большевиками в Можайске, а генерала Сахарова в 1920-м расстреляли в Крыму «зеленые».
…Николай Александрович Романов, по свидетельству людей бывших рядом с ним в последние месяцы его жизни, принял свой крестный путь как искупление трагической ошибки отречения. Перед ссылкой в Тобольск, по свидетельству графа Бенкендорфа, он сказал: «Мне не жаль себя, а жаль тех людей, которые из-за меня пострадали и страдают. Жаль Родину и Народ».
Василий Шульгин, политик, депутат Думы, принявший отречение Николая Второго, рассказывает об этом событии в документальном фильме-реконструкции «Перед судом истории» (1965 год).
Православный журнал “Фома”