М. В. Нестеров. На Руси. Душа народа.
Ниже мы переиздаем Предисловие (1848 г.) к третьей части книги «Путешествие по св. местам русским» выдающегося русского православного мыслителя, церковного историка, духовного писателя, публициста, поэта, Андрея Николаевича Муравьева (1806-1874).
Публикацию (приближенную к современной орфографии) специально для Русской Народной Линии (по изданию: Муравьев А.Н. Путешествие по св. местам русским. – Ч.III. Изд.5. – СПб.: Тип. II Отд. Соб. Е.И.В. канцелярии, 1863. Предисловие. – С. I–IX.) подготовил профессор А. Д. Каплин. Название – составителя.
+ + +
Я путешествовал по области преподобного Сергия, по местам, исполненным славою его имени, от Лавры, где просияли в начале его иноческие подвиги, чрез родственный ему Ростов, по Волжским берегам до Нижнего, куда он ходил мирить князей, и далее до Казани, где являлся по смерти, воздвигая ратных к освобождению Святой Руси от иноверных. Я посетил и знаменитую пустынь Саровскую, поздний цвет иночества, после других распустившийся в дремучих лесах нашей родины, и древний Суздаль, и царственный Владимир, сию могильную сокровищницу Князей Великих, почивающих, в его Боголюбском соборе. Я видел сердцевину Руси, если так позволено выразиться, сердцевину того исполинского древа, которое раскинуло широкую тень свою над полвселенной, и мог ли я не проникнуться особенным теплым чувством Православия, посреди всех его явлений и воспоминаний, древних и новейших? мог ли я и не высказать того, что чувствовал? – «От избытка сердца уста глаголют»; но здесь они хотят говорить не столько о предметах, какие мне встречались на пути, сколько о жизненном источнике, который искони и поныне одушевляет то, что я видел.
Быть может, некоторые спросят: «что такое Православие?» и спросят с тем же равнодушием, с каким некогда некто спросил: «что есть истина?» и вышел не дождавшись ответа (Иоан. XVIII, 38). – Православие есть жизнь Руси, внутренний и внешний союз всех частей сего необъятного целого: ибо оно есть, или по крайней мере должно быть, началом нравственного образования каждого верного сына Церкви и отечества. Наименование Православия само изъясняет заключенный в нем глубокий смысл и жизненную силу, потому что тот, кто славит, чтит, исповедует Бога право, т. е. так, как учит нас Св. Церковь его, стоит, по обетованию самого Господа, на незыблемом основании, «которого не одолеют врата адовы» (Матф. XVI, 18). Он получает, от сего твердого союза с Церковию, благодатную силу прославлять Бога, не только исповеданием устным, но и делами своими, без коих «вера мертва», по словам Апостола (Иаков. II, 17), так как вера сия внушает нам во всем покорно следовать заповедям Церкви, а Церковь научает обязанностям нашим к Богу и человекам, и, следовательно, образует нас вполне, не только для самих себя, но и для жизни общественной.
Но, к сожалению, не раз я замечал, что многие, не разумея имени Православия, играют им, как дети священными предметами, употребляя оное совершенно в превратном смысле. Разве не случалось нам слышать, из уст людей образованных, при виде какой-либо веселости народной, иногда и неприличной: «вот как наши православные!» или иное тому подобное; а между тем, если спросят у них самих: «какой они веры?» будут столь же безотчетно отвечать: «Православной!» Как же согласить такие противоречащие понятия? Разве только, по направлению их ума, более светскому нежели церковному, они смешивают духовный смысл Православия с выражением народности, от того что народ русский исповедует Православную веру.
Есть еще люди, и даже благочестивые, которые легко жертвуют иноверцам, своим высоким званием Православных, и это случается более в высшем кругу, нежели в низшем. Говоря о западных иноверцах, они простодушно величают одних громким именем католиков, других же – евангелического исповедания, не вникая во внутренний смысл сих названий. Спросите же их, какой они сами веры? – и вы услышите большею частию ответ, по их мнению весьма правильный, хотя и совершенно превратный: «мы веры Греческой или Греко-Российской». Но разве может быть вера Греческая? Собственное имя народа выражает ли его исповедание? Христиане западные конечно не в похвалу разномыслящим с ними, называют веру их Православную, – Греческою; а наши соотечественники, не весьма давно, стали также употреблять слово сие, выражением своего исповедания, не догадываясь, что они сами на себя налагают тем нарекание. Пусть только вникнут в значение слова Кафолический. Откуда взято оно? – Из Символа веры: «Верую во единую, Святую, Соборную (по-гречески Кафолическую) Апостольскую Церковь.» Слово Кафолическую переведено у нас Соборную и действительно выражает Церковь Вселенскую, повсюду сущую и управляемую Вселенскими и поместными Соборами, хотя и название собственно Кафолической употребляется Св. Отцами нашими, во всех исповеданиях их веры. Кафоликос, по-гречески, означает повсеместный, и это есть характеристическая черта Вселенской Церкви Христовой. Благоразумно ли, после сего, уступать противникам нашим сие повсемственное, славное Вселенство, и заключать себя добровольно и весьма несправедливо, в тесные пределы народности, говоря: «мы греки, а вы католики». Почему же мы греки? От того ли что приняли от греков веру их; но мы приняли веру, а не народность: следственно не можем называть себя веры Греческой, ни Греко-Российской, потому что мы были уже русскими прежде принятия сей веры. Если бы даже мы захотели наименовать все народы, ее исповедующие, то и это многосложное название не могло бы выразить самого исповедания, которое весьма кратко и ясно определяется одним словом Православного. Не вера или исповедание, а каждая Церковь, взятая в отдельности, может быть, как часть Вселенской, Греческою, Русскою, Славянскою, Грузинскою и проч., но вся вообще Церковь есть Кафолическая или по истине Соборная, т. е. из всех собранная, и Православная, по своему правому исповеданию веры.
Любопытно было бы узнать от греков, от коих мы заимствовали веру: как они сами себя называют? потому что им более нежели кому-либо свойственно было называть себя исповедниками веры греческой, если бы такое выражение могло быть терпимо. Нет, они называют себя Православными, или даже просто Христианами, в высшем значении сего слова, не допускающем никакого разномыслия: ибо должно отдать им ту справедливость, что чрез столько столетий ига, в целом народе не встречается ереси, если только новое образование европейское не посеет в нем своих плевел. Как же называют они иноверцев западных? – Никак не удостаивают их высокого имени католиков; слово «франк» выражает у них всякого западного пришельца; они называют только народ, как бы не вникая в его веру, которая им чужда, и говорят простодушно: «мы христиане, а они франки» – разумей как хочешь. Между нами, напротив того, некоторые, увлеченные своим церковным неведением, говорят вслух всей Европе: «вы католики», т. е. христиане, исповедующие веру Вселенской Церкви, а мы греки, т. е. как будто отпавшие от вашего всецелого единства. Можно ли так оскорбительно и безотчетно порицать самих себя? и нигде, как в Риме, не было мне так больно слышать подобные речи.
К счастию, однако же, так говорят только некоторые, а не наш народ, чувствующий и признающий себя Православным. Достойно внимания, что Восточная Кафолическая Церковь, не по какому-либо чувству превозношения, ибо она всегда шла тернистым путем смирения, но по внутреннему твердому сознанию правоты своей, в догматах и преданиях Соборных, усвоила себе утешительное наименование Православной, которое сделалось в ней даже народным, от того, что совершенно сроднилось с внутренним и внешним бытом исповедующих сию веру. Даже самое Кафоличество, как слово иноземное и означающее не исповедание, а соборное единство Церкви, не выражает для нас русских столько внутренней ее жизни, сколько жизненное и родное Православие, более доступное мысли и сердцу, в самом имени коего вполне изливается дух его исповедников. Потому так сладко и звучит оно народу Русскому, который как бы исключительно его себе присвоил, и гордится им пред иноверцами, и утешается всем тем, что оно ему внушило в веках минувших, когда Церковь спасала отечество; и в новейшие времена, опять она, с тою же любовию, как нежная мать, воздояет новых чад своих в спасительной славной колыбели их отцов, возбуждая их, теми же молитвами и примерами, к столь же великим подвигам.
Вот почему, когда я посещал те места, где молился Сергий и откуда посылал он схимников своих биться с богатырями Мамая, когда видел я памятник Сусанина, принесшего себя в жертву за Царя, когда над Казанскою пирамидой русских витязей, воображал себе крестовый поход Иоанна, или когда, над могилой Минина в Нижнем, мне виделось его чудное дело освобождения Руси: – вот почему мысль моя не останавливалась на одной блестящей поверхности деяний, но глубже погружалась к их корню, и во всех временах и званиях и людях, созерцала ту же жизненную силу Православия, одушевлявшего собою святую Русь. Я как бы сравнивал догматы с событиями и поверял, на самых местах, веру людей, тем, что она им внушила совершить. Но часто мне приходила на сердце прискорбная мысль: от чего же некоторые из соотечественников наших, восхищаясь искренно великими деяниями минувшего, увлекаются более гражданскою их стороною, нежели церковною, срывая плоды, как бы пренебрегают самым древом, и делают себя чуждыми той живительной стихии Православия, которая одна, можно сказать без ошибки, одна лишь совершила все великое в нашей родине? Теперь особенно, когда так горько обнаружились пред нами мнимо-красные плоды западного образования и кроваво обличились все его сокрушительные стихии, дотоле прикрытые увлекательною благовидностию, теперь, более нежели когда-нибудь, должно разогреться сердце наше искреннею любовию ко всему святому, что нам передали предки наши. Без Православия, или без истинного уважения к нему, едва ли даже можно быть русским: одно выражается другим, – и я встречал отголосок сего родного чувства везде, где только искал и находил что-либо русское.