Пререкаемый Чехов

10 марта 2016 года в Москве в Сергиевском зале Храма Христа Спасителя состоялось заседание Патриаршей комиссии по вопросам семьи, защиты материнства и детства. Мероприятие, скорее всего, прошло бы незамеченным широкой публикой, но неожиданно вызвало общественный резонанс в связи с короткой репликой участника заседания старшего священника Алексеевского ставропигиального женского монастыря протоиерея Артемия Владимирова.

Батюшка ужаснулся тому, что из всего огромного богатства русской литературы, в которой существует множество произведений для формирования идеала семьи, методисты выбрали произведения, совершенно не подходящие для этого. В таких произведениях, которые предложены школьникам для изучения, как «О любви» Чехова, «Куст сирени» Куприна и «Кавказ» Бунина воспевается свободная любовь. В одном случае обманутый муж убивает себя, в другом – распадается семья, в третьем – адюльтер кончается ничем. «Эти яркие художественные образы – это мина замедленного действия для наших детей, – сказал отец Артемий. – Наша Комиссия должна обратиться с предложениями в Департамент образования». 

Либеральные СМИ, даже не пытаясь проанализировать три коротеньких произведения, на которые указал священник, устроили антицерковный гвалт: «Старший священник женского монастыря рассказал о вреде Чехова для школьников»; «РПЦ предложила исключить Бунина и Чехова из школьной программы»; «Русская церковь считает Чехова и Бунина вредными для школьников»; «Церковь решила, что Бунин и Чехов тлетворно влияют на школьников» и т.д. и т.п.

Председателю Синодального отдела по взаимоотношениям Церкви с обществом и СМИ Владимиру Легойде даже пришлось выступить с официальным заявлением.«Протоиерей Артемий Владимиров, выступая на заседании Патриаршей комиссии по вопросам семьи, защиты материнства и детства, выразил свое личное негативное отношение к трем произведениям русских классиков. С ним можно соглашаться или не соглашаться, но точка зрения одного священника никоим образом не может рассматриваться как намерение Церкви добиваться исключения из школьной программы тех или иных авторов. Таких планов нет», — заверил он.

Сам батюшка отреагировал на истерику СМИ остроумной заметкой «Много шума из ничего». «”Много шума из ничего” — гениальное произведение Вильяма Шекспира, название которого вполне характеризует освещение главными порталами Mass media работы Патриаршей комиссии по семье и материнству.

Согласитесь: вдохновенно врать — редкое искусство, но бездумно перепечатывать чужое вранье — ремесло, уже не заслуживающее снисхождения…», – с этим метким замечанием отца Артемия, действительно, нельзя не согласиться.

В этой статье священник указал на основную задачу преподавания литературы в школе:«Классика должна помогать учителю СОЗИДАТЬ семейный идеал, а не разрушать его — при содействии сомнительных методичек и бездумного подхода “специалистов” к вопросам морали и нравственности».

В интервью порталу «Православие и мир» он обстоятельнее пояснил свою позицию. «В своем двухминутном слове, из-за которого разгорелся весь сыр-бор, – вспоминает священник, – я высказал предположение, что в умах современных людей разрушен сам идеал семьи. Представление о счастье не включает уже в себя стремление к семейному укладу. Любовь мыслится вне понятий верности, ответственности, чести, стремления идти по жизни рука об руку, прожить вместе долго и счастливо и умереть в один день.

Поведение либеральных СМИ во всей этой истории не стоит серьезного анализа. Они сами себя разоблачили, показав, что их не волнуют объективность и беспристрастность, что они вовсе не собирались разобраться в ситуации, иначе они бы обратились за комментарием к отцу Артемию. Совершенно очевидна единственная цель, которую они преследовали, – в очередной раз дискредитировать Русскую Православную Церковь. Шуму они наделали много, но цели не добились: слишком глупой и ангажированной оказалась их информационная кампания. Ведь непредубежденному читателю ясно, что отец Артемий говорил не обо всем творчестве Чехова, Куприна и Бунина, а лишь об их трех произведениях. Необоснованное расширение предмета спора произошло не по недоразумению, а в результате манипуляций, использованных либеральными СМИ для отупения итак уже изрядно оболваненных ими умов.

Полтора года назад мне приходилось разбирать творчество Бунина, в частности его любовную прозу, в связи с выходом фильма Н.Михалкова «Солнечный удар». На форуме под статьей я высказался и о бунинском рассказе «Кавказ», который упомянул отец Артемий. Творчество Куприна – отдельная тема, которой, вероятно, я коснусь позже. Эту статью хотелось бы посвятить анализу произведений Чехова, которого либеральные СМИ упоминали в ходе этой информационной кампании чаще Куприна и Бунина.

Литература, как в целом искусство, есть духовная пища, поэтому в отношении ее применима аналогия с едой. Рацион питания зависит от возраста, состояния здоровья, особенностей организма и хронических заболеваний. Самые строгие пищевые ограничения распространяются на малолетних детей, тяжелобольных и людей, имеющих хронические заболевания. Иной раз обстоятельства вынуждают напоминать азбучные истины, известные, наверное, каждому. Это положение верно и для пищи духовной. Даже родители, не обладающие педагогическими знаниями, инстинктивно отгораживают своих детей от определенных произведений искусства, в частности, порнографического характера либо содержащих насилие. В педагогической науке давно принят критерий возрастного развития, который учитывает интеллектуальный и нравственный уровень обучающегося. То, что безвредно взрослому человеку, может нанести вред ребенку. В школьном возрасте формируются ценностные установки, поэтому именно для этого жизненного периода критически важно, какая духовная пища усваивается, ведь последствия могут влиять на всю оставшуюся жизнь человека, либо облагораживая, либо отравляя ее. В связи с этим возникают две крайне сложные проблемы – критерии отбора произведений искусства и система запрета (цензура). В данной статье ограничусь указанием на эти проблемы, рассмотрение которых требует отдельного анализа.

Одна из ценностных установок касается формирования идеала семьи, о чем прекрасно высказался отец Артемий. Не менее важно научиться различению добра и зла, порока и добродетели. Некоторые произведения Антона Чехова, которые можно условно отнести к любовной прозе, вряд ли могут поспособствовать формированию у подрастающего поколения идеала семьи, напротив, они способны лишь размыть этот идеал. Разумеется, порок может присутствовать в художественном произведении, но он должен быть представлен именно как порок, а не добродетель. Но такой адекватной нравственной позиции нет в рассказе «О любви», на что и обратил внимание батюшка. В произведении речь идет об измене: мужчина соблазняет замужнюю женщину. При этом Чехов, изменяя своей, казалось бы, неизменной позиции беспристрастного бытописателя, как будто бы доказывает, что любовь выше брака и что супружеский долг – всего лишь условность. Воспоминания главного героя Алехина о прощании с любовницей вообще похожи на некое напутствие людям, разрывающимся между браком и изменой: «Когда она уже простилась с мужем и детьми и до третьего звонка оставалось одно мгновение, я вбежал к ней в купе, чтобы положить на полку одну из ее корзинок, которую она едва не забыла; и нужно было проститься. Когда тут, в купе, взгляды наши встретились, душевные силы оставили нас обоих, я обнял ее, она прижалась лицом к моей груди, и слезы потекли из глаз; целуя ее лицо, плечи, руки, мокрые от слез, – о, как мы были с ней несчастны! – я признался ей в своей любви, и со жгучей болью в сердце я понял, как ненужно, мелко и как обманчиво было всё то, что нам мешало любить. Я понял, что когда любишь, то в своих рассуждениях об этой любви нужно исходить от высшего, от более важного, чем счастье или несчастье, грех или добродетель в их ходячем смысле, или не нужно рассуждать вовсе».

Этим же недостатком обладает самый известный и, пожалуй, самый совершенный в художественном отношении рассказ Чехова «Дама с собачкой». Владимир Набоков в своих «Лекциях по русской литературе» писал, что «в старые добрые времена, когда вся Россия была охвачена манией общественной деятельности, критиков Чехова возмущало, что, вместо того чтобы тщательно изучать и решать проблемы буржуазного брака, он описывал то, что казалось им банальным и бесполезным».Набоков с удовлетворением отмечает, что в рассказе Чехова «нет никакой особой морали, которую нужно было бы извлечь, и никакой особой идеи, которую нужно было бы уяснить». В этом он прав, но сия особенность скорее недостаток, чем достоинство произведения. Набоков оценивает лишь художественные достоинства произведения, нисколько не заботясь о его нравственной составляющей. Моральная философия, по мнению его единомышленников, должна быть изгнана из литературоведения. Примерно в том же духе прошла дискуссия в телепрограмме «Игра в бисер». Ведущий Игорь Волгин после недолгих колебаний заключает, что это рассказ о любви, а не об измене. Правда, один из участников программы обращает внимание на то, что при описании измены Чехов неоднократно использует понятие «порядочный».

Литературоведы, вероятно, смогут сказать, случайное ли это совпадение или некий прием.

В этом рассказе дано лучшее из встречавшихся мне объяснений причин того, почему либералы так яростно сражаются за неприкосновенность частой жизни: «У него (Дмитрия Гурова. – А.Т.) были две жизни: одна явная, которую видели и знали все, кому это нужно было, полная условной правды и условного обмана, похожая совершенно на жизнь его знакомых и друзей, и другая – протекавшая  тайно. И по какому-то странному стечению обстоятельств, быть может случайному, все, что было для него важно, интересно, необходимо, в чем он был искренен и не обманывал себя, что составляло зерно его жизни, происходило тайно от других, все же, что было его ложью, его оболочкой, в которую он прятался, чтобы скрыть правду, как, например, его служба в банке, споры в клубе, его “низшая раса”, хождение с женой на юбилеи, – все это было явно. И по себе он судил о других, не верил тому, что видел, и всегда предполагал, что у каждого человека под покровом тайны, как под покровом ночи, проходит его настоящая, самая интересная жизнь. Каждое личное существование держится на тайне, и, быть может, отчасти поэтому культурный человек так нервно хлопочет о том, чтобы уважалась личная тайна».

Есть еще несколько произведений Чехова, чья полезность для школьников, по меньшей мере, сомнительна. Речь идет о «Попрыгунье», «Анне на шее», «Душечке» и «Черном монахе». Хотя, что касается «Попрыгуньи», то можно согласиться с мнением, что рассказ этот поучителен, что порок в нем обличен. Однако попрание измены произошло при трагических обстоятельствах – от заражения умер обманутый муж. При чтении неизбежно возникает вопрос, а как бы вела себя изменщица, если бы муж не отравился, если бы он прожил долгую жизнь. Произошло бы тогда ее исправление? Вопрос остается открытым.

В «Анне на шее» осмеивается брак без любви, а поведение Анны, вышедшей замуж за нелюбимого человека, как будто бы даже оправдывается.

В «Душечке» в смешном виде выставляется женщина только потому, что она, выйдя замуж, отказывается от собственного мнения и полностью разделяет занятия супруга. Разве плохо, когда жена становится единомышленницей и соратницей мужа? Оказывается, плохо, ведь она утрачивает свою индивидуальность. Забавно, что в «Даме с собачкой» муж не любит жену, потому что она, напротив, слишком своенравна и эмансипированна.

В «Черном монахе» муж разводится с женой то ли в результате сумасшествия, то ли под воздействием мистических сил. В блеклой экранизации Ивана Дыховичного рассказ вообще теряет смысл. Признаюсь, фильм я посмотрел с невероятным усилием, больно уж скучный и невзрачный. Мне непонятно, почему режиссер не использовал заключенный в этом произведении кинематографический потенциал.

Также маловероятна польза для подрастающего поколения от чтения гениальных пьес Чехова, благодаря которым он снискал мировую известность и внес значительный вклад в драматургию, – «Чайка», «Дядя Ваня», «Три сестры», «Вишневый сад». Семейные отношения, описанные в этих пьесах, мягко говоря, далеки от идеала семьи. Хотя, естественно, это нисколько не умаляет художественной мощи этих произведений.

Однако хотелось бы на этом завершить критику и перейти к тем произведениям Чехова, которые, несомненно, позволяют признать его гениальным русским писателем, чьи книги не только можно, но и должно читать и перечитывать.

Прозаик создал одни из самых ярких, отрадных образов православных священнослужителей. Это и науколюбивый, деловитый отец Христофор («Степь»), замечательно сыгранный Николаем Трофимовым в экранизации Сергея Бондарчука. Болезненный викарный епископ Петр («Архиерей»). Смешливый молодой дьякон Победов («Дуэль»). Последний рассказ вообще имеет особую ценность для православного читателя. В нем интересны и глубоки богословские споры фон Корена и дьякона Победова. Мечтания юного клирика об архиерействе, как бы случайно брошенные им фразы, касающиеся богослужебного строя, показывают, сколь хорошо Чехов знал Православие.

Епископ Тихон (Шевкунов) справедливо говорит в телепередаче «Чай с Захаром» о Чехове как знатоке православной веры: «Чехов знаток, хотя его отношения с Церковью были сложными, при всем при том, что он говорил, что человек должен быть либо верующим, либо искать веру, иначе он пустой человек. Это важная для него, даже не замечание, а важная для него глубинная позиция. У него папенька был очень жесткий человек. Известная история, как он его загонял в храм петь, поэтому церковный устав он знал очень хорошо. Он был вбит в него. (…) Его горькое отношение к Церкви во многом говорит о том, что он понимает, что там есть нечто такое, что он упустил». 

Чехов действительно был укоренен в Православии, об этом свидетельствуют его произведения, но ни они, ни его письма не дают оснований считать его глубоко верующим человеком. Публицистка Татьяна Соколова предприняла неудачную попытку оправославить писателя. В качестве доказательства она приводит известное письмо Чехова к Н.П.Кондакову от 2 марта 1901 года. Писатель восторгается русской иконописью. Надо признать, что она поступает не совсем честно, вырезав последний абзац этого письма: «К отлучению Толстого публика отнеслась со смехом. Напрасно архиереи в свое воззвание всадили славянский текст. Очень уж неискренно или пахнет неискренним». Письмо напрямую не свидетельствует о том, что Чехов был верующим человеком. Такое послание вполне мог бы написать любой из музейных работников, противящихся нынешнему возвращению Русской Православной Церкви религиозных ценностей, которые они воспринимают только лишь как произведения культуры, а не как святыни.

Отношение Чехова к Православию проясняется в его письме от 28 января 1900 года, в котором он отзывается о романе Льва Толстого «Воскресение»: «Я боюсь смерти Толстого. Если бы он умер, то у меня в жизни образовалось бы большое пустое место. Во-первых, я ни одного человека не любил так, как его; я человек неверующий, но из всех вер считаю наиболее близкой и подходящей для себя именно его веру. (…)

О себе лично писатель обстоятельно высказался в письме Щеглову от 9 марта 1892 года:«Я получил в детстве религиозное образование и такое же воспитание – с церковным пением, с чтением апостола и кафизм в церкви, с исправным посещением утрени, с обязанностью помогать в алтаре и звонить на колокольне. И что же? Когда я теперь вспоминаю о своем детстве, то оно представляется мне довольно мрачным; религии у меня теперь нет. Знаете, когда, бывало, я и два моих брата среди церкви пели трио “Да исправится” или же “Архангельский глас”, на нас все смотрели с умилением и завидовали моим родителям, мы же в это время чувствовали себя маленькими каторжниками».

В письме С.П.Дягилеву от 30 декабря 1902 года Чехов вспоминает их разговор о «серьезном религиозном движении в России»: «Мы говорили про движение не в России, а в интеллигенции. Про Россию я ничего не скажу, интеллигенция же пока только играет в религию и главным образом от нечего делать. Про образованную часть нашего общества можно сказать, что она ушла от религии и уходит от нее все дальше и дальше, что бы там ни говорили и какие бы философско-религиозные общества ни собирались. Хорошо это или дурно, решить не берусь, скажу только, что религиозное движение, о котором Вы пишете, — само по себе, а вся современная культура — сама по себе, и ставить вторую в причинную зависимость от первой нельзя. Теперешняя культура — это начало работы во имя великого будущего, работы, которая будет продолжаться, быть может, еще десятки тысяч лет для того, чтобы хотя в далеком будущем человечество познало истину настоящего бога — т. е. не угадывало бы, не искало бы в Достоевском, а познало ясно, как познало, что дважды два есть четыре. Теперешняя культура — это начало работы, а религиозное движение, о котором мы говорили, есть пережиток, уже почти конец того, что отжило или отживает».

Чехов, хотя и не признавал себя верующим человеком, тем не менее серьезно относился к Православию. В своих произведениях он с трепетом и большой любовью изображал духовных лиц. В работе «Остров Сахалин» он описал подвижников, апостольствовавших в этом суровом крае. Приведу описание одного такого молитвенника: «В истории сахалинской церкви до сих пор самое видное место занимает о.Симеон Казанский, или, как его называло население, поп Семен, бывший в семидесятых годах священником анивской или корсаковской церкви. Он работал в те еще “доисторические” времена, когда в Южном Сахалине не было дорог и русское население, особенно военное, было разбросано небольшими группами по всему югу. Почти все время поп Семен проводил в пустыне, передвигаясь от одной группы к другой на собаках и оленях, 4 летом по морю на парусной лодке или пешком, через тайгу; он замерзал, заносило его снегом, захватывали по дороге болезни, донимали комары и медведи, опрокидывались на быстрых реках лодки и приходилось купаться в холодной воде; но все это переносил он с необыкновенною легкостью, пустыню называл любезной и не жаловался, что ему тяжело живется. В личных сношениях с чиновниками и офицерами он держал  себя как отличный товарищ, никогда не отказывался от компании и среди веселой беседы умел кстати вставить какой-нибудь церковный текст. О каторжных он судил так: “Для Создателя мира мы все равны”, и это – в официальной бумаге. В его время сахалинские церкви были бедно обставлены. Как-то, освящая иконостас в анивской церкви, он так выразился по поводу  этой бедности: “У нас нет ни одного колокола, нет богослужебных книг, но для нас важно то, что есть Господь на месте сем”. Я уже упоминал о нем при описании Поповских Юрт. Слух о нем через солдат и ссыльных прошел по всей Сибири, и поп Семен теперь на Сахалине и далеко кругом – легендарная личность». Неудивительно, что выдержки из этого чеховского произведения вошли в летопись Русской Православной Церкви на Дальнем Востоке. Вообще эту работу стоит настоятельно рекомендовать школьникам как образец самоотверженного служения, добросовестного научного исследования и большого человеколюбия.

В рассказах «Дуэль» и «Пари» Чехов пытается показать преображение падшего человека. Эти попытки нельзя признать удачными. Писатель недостаточно убедительно и подробно описывает сам процесс преображения; он лишь указывает на начальный и конечный этапы этого жизненного пути. Возможно, именно поэтому в экранизации «Пари» режиссера Натальи Петровой преображение главного героя выродилось в скучное, жалкое полуторачасовое кривляние.

В заключение замечу, что на примере Антона Павловича Чехова хорошо видно, как важен трезвый подход при отборе классного чтения, и что не все произведения гениального писателя в равной степени полезны для молодого ума. Это верно для Чехова, и в еще большей мере для Льва Толстого.