Возрождение древнерусской богослужебной традиции

Что разделяет старообрядцев и чад Русской Православной Церкви Московского Патриархата? Возможно ли преодолеть эти разделения? Об этом и многом другом — священник Иоанн Миролюбов, доктор теологии, член Межсоборного присутствия РПЦ, руководитель Патриаршего центра древнерусской богослужебной традиции, секретарь Комиссии по делам старообрядных приходов и по взаимодействию со старообрядчеством.

В главном — единство, во второстепенном — согласие и во всем — любовь.

Свт. Августин Великий

Расколы — это кровоточащие раны на теле Церкви Христовой.

Митрополит Киевский и всея Украины Владимир (Сабодан)

С волнением вхожу в храм Покрова Пресвятой Богородицы в Рубцово. Здесь служат по старому обряду, и волнение мое естественно — сейчас я стану свидетельницей того, как молились мои предки… Храм освещен только свечами. У чтецов, у певчих свои подсвечники — просто вырезанные из дерева дощечки-ладьи с отверстиями. Все стоят, скрестив руки под грудью, женщины — на левой половине храма, мужчины — на правой.

Прихожане даже внешне отличаются — головные платки у женщин не повязаны, а заколоты под подбородком, у мужчин рубашки навыпуск и с поясом. При земных поклонах используются коврики-подручники, в руках четки-лестовки. Во время службы никаких хождений по храму. Крестное знамение совершают все одновременно и только в определенные моменты. Много молодых мужчин, мне даже показалось, что их больше, чем женщин. Служба намного длиннее, чем в храмах нового обряда. И, конечно, особую атмосферу создает знаменное пение…

— Отец Иоанн, ваш приход называется старообрядным. Значит, основную массу прихожан составляют старообрядцы?

— Наши приходы, где богослужение совершается по старому чину, очень нужны для тех старообрядцев, которые еще находятся вне Русской Церкви, но осознали свою изоляцию и хотят ее преодолеть. Но я бы не сказал, что в старообрядных приходах большинство составляют бывшие старообрядцы. К нам приходят и те, кто изучает историю, церковные искусства — историки, художники, музыканты, а также те, кого привлекает эстетика древнего богослужения.

На сегодняшний день большинство известных в науке специалистов по знаменному пению не из старообрядцев. Правда, и не из православных регентских школ, в которых мало внимания уделяется знаменному пению. Это, как правило, люди из консерватории, из светской музыкальной среды, у которых произошла встреча с церковным искусством.

Мы себя не стараемся рекламировать: если приходят 10–20 процентов любопытствующих, это не влияет на молитвенное настроение, но если случайных людей больше, то уже теряется вся атмосфера старообрядности.

— Честно признаюсь: идя в ваш храм на службу, я боялась почувствовать себя «чужой». К счастью, мое опасение оказалась напрасным. Однако молиться я привыкла по-другому. И некоторые отличия в текстах, даже в произношении отдельных слов, мешают, отвлекают от молитвы.

— Это действительно трудно совместить. У нас другая литургическая традиция, другая форма благочестия, другая культура богослужения, его ход. Мы пытаемся достичь единства в молитве, для этого и собираемся на службу. В обычном православном храме можно наблюдать такую картину: идет служба, а в это время кто-то на коленях стоит перед какой-то иконой, кто-то целует икону, многие заходят просто поставить свечу, не особенно и интересуясь ходом богослужения (с точки зрения христианской традиции мне это трудно понять — скорее, это делают малоцерковные люди, просто после работы или в обед забегают на минутку).

У нас иной подход к службе. Допустим, человек не был накануне вечером на праздничной службе, когда по особому чину целуют икону, и сегодня он сможет ее поцеловать уже только после богослужения. Если земной поклон, его совершают все вместе. Не можешь или не хочешь вместе — молись отдельно, дома. А если пришел вместе со всеми, то молись со всей общиной. И многие, после того как побывают на старообрядческих службах, могут перенять для себя нечто полезное. По меньшей мере — ощутить молитвенный настрой своих дальних предков.

Сейчас наблюдается повышение интереса к древним формам богослужения, к церковному искусству Древней Руси. Иные максималисты, особенно из старообрядческих согласий, полагают, что все должны вернуться в XVII век, ходить в кафтанах, сапогах и т. п., и тогда это решит все проблемы, вызванные церковным расколом. Конечно, это не так. Но оценить правильно то, что происходило в XVII веке, и дать достойную оценку тому, что хранили наши предки, а они не только хранили, они жили этим, мы должны. Чего нам стесняться собственной истории? Люди не хотели отказываться от прежней церковной традиции и знали, почему они за это терпят лишения. Это был осознанный протест, ведь происходила системная вестернизация всей церковной культуры. И схема обучения в духовных школах менялась, и схема церковного управления… Особенно в эстетике (пение, иконы, внешний вид и интерьеры храмов) это сразу заметно.

XVII век: десакрализация пространства

— Со времени трагедии разделения Русской Церкви прошло 360 лет, но рана не зажила до сих пор. И показанный по телевидению фильм «Раскол» — это попытка разобраться: что же все-таки тогда произошло. Как вы оцениваете эту попытку?

— Полная историческая реконструкция, конечно, невозможна, тем не менее фильм дает ощущение достоверности, он передает сложную обстановку того времени. Происходила ломка мироощущения и системы ценностей, восприятия мира, всего менталитета. Обычно XVII веком и Никоном эту тему заканчивают. Но на самом деле процесс десакрализации прежнего духовного пространства занял очень длительное время. На периферии поначалу не торопились ничего менять, думали: московская блажь. Люди не верили, что это надолго: ну, чудит патриарх, решил что-то там поменять в книгах…

Главным вдохновителем изменений был царь. Он хотел, чтобы Россия заменила собой предыдущее православное царство Византию. Ему мыслилось освобождение Балкан от турок, освобождение Константинополя, создание мирового православного царства. А Никон обольстился идеей, что он станет Вселенским Патриархом. Казалось: стоит нам увидеть, в чем разница с греками, измениться в каких-то деталях — и проблемы нет. Сохранились ответы Константинопольского Патриарха на письма Никона, в которых было прямо сказано: мы имеем с вами общность в вере, а частностям в разных местах не стоит уделять внимания. И разве на сегодняшний день литургическое благочестие, певческая традиция, убранство храмов, одежда духовенства у нас такие же, как у греков? Нет же, мы по сравнению с никоновским временем разошлись еще дальше.

Посыл был изначально неверный, беспочвенный. Мы никогда не будем греками, а греки не станут славянами. Страшно, что при этом Русская Церковь претерпела ряд внутренних изменений, прежде всего в области церковного искусства. Мы никак не могли остановиться, реформы продолжились в петровское время, когда все традиционное каноническое устройство Церкви было уничтожено. Какое отношение введение должности обер-прокурора Синода имеет к Священному Преданию и православным церковным канонам?

Долгое время существовало мнение, что при исправлении книг хотели вносить изменения по греческим образцам, но взяли, к сожалению, не старогреческие образцы, а новогреческие. Присоединилась Украина, и стали править по украинским богослужебным книгам. Метод правки оказался обусловлен причинами земными, а не богословскими.

К сожалению, современному читателю, даже интересующемуся церковной историей, практически не знакомы недавно опубликованные мизерным тиражом труды профессора Киевской духовной академии А. А. Дмитриевского об «исправлении» книг при патриархе Никоне. А вывод знаменитого литургиста достаточно прост — книги не исправлялись, а заново редактировались не по греческим, а по малороссийским источникам. Внушалось, что церковнославянский язык в его великороссийском изводе маловразумителен и малопонятен современному человеку. Надо бы его приспособить к лексике и фразеологической витиеватости новой светской культуры — культуры барокко. Но вот что интересно: если мы возьмем дораскольные редакции, они более понятны и более лаконичны. В этом может самостоятельно убедиться, не будучи филологом, любой непредвзятый человек, сравнив молитвословия.

Процесс изменения, исправления книг и до Никона шел. В XVII веке уже не умели читать тексты XIV века, а тем более XII века, где между словами не делались пробелы, да и каллиграфия была другая, другое начертание букв. Менялась лексика, и менялась, причем очень существенно, редакция текстов. Но этот процесс осуществлялся постепенно и в силу внутренне понятной необходимости — как эволюционный, а не как революционный.

Чем православные отличаются от других христиан? В основе вероучения у нас помимо Священного Писания еще и Священное Предание, в котором с течением времени что-то заменяется, что-то забывается, но принципиально построено на уважении к традиции. Когда мы смотрим на вещи или книги, которыми пользовались наши предки, нам это интересно, мы испытываем благоговение к этим вещам и уважение к нашим предкам. Для нас это назидательно и полезно. Но когда вдруг объявляется, что все было ложно, неправильно и вообще еретично, для человека это крушение всех основ! И какой реакции от русского человека можно было ожидать?

Поначалу возник протест церковных интеллектуалов — близких к царскому Двору протопопов, игуменов наиболее известных монастырей. Но постепенно Церковь стала терять самостоятельность, и была превращена в «ведомство православного вероисповедания». Во всем жесткая регламентация со стороны государства. Это коснулось и исповеди, священник должен был докладывать о тех, кто не причащается.

Сложилось забюрократизированное государство с бюрократизированной церковью. Произошла потеря своего стиля в богослужении, в архитектуре — все чужое. Конечный результат — потеря не только самобытности, но и самостоятельности. Я повторю вслед за Александром Солженицыным, что это привело людей к большому отчуждению от Церкви. Почему из бурсы стали выходить чернышевские, добролюбовы, а потом и джугашвили? Ведь это закономерность, это не случайность — были нарушены важные законы национальной жизни, произошла серьезная подмена ценностей.

Апокалипсис 1666 года

Самое страшное было в том, что новое вводили насильно. Насилие совершалось с отторжением и проклятием того, что было прежде. Церковь по природе консервативна, нельзя в ней все радикально менять. Это не значит, что стояла задача — сохранять все в неизменном виде. Церковь должна спасать людей, а не быть музеем. Иногда, может быть, и нужно производить какие-то изменения в церковном устройстве, в богослужении. Но забывать правила существования православного церковного организма — это катастрофа.

Добавим, что просвещение на Руси в то время находилось в зачаточном состоянии, и реакцию людей можно было предвидеть. К тому же еще свежа была память о Смутном времени, о польской интервенции. К Западу было весьма негативное отношение, его боялись. Особенно боялись латинства. И тут вдруг Никон начинает совершенно откровенно вести себя как Папа…

— Почему особенно боялись латинства?

— Брестская уния 1596 года провозгласила объединение православных Украины и Беларуси с римо-католиками. На Руси ко временам церковного раскола много было эсхатологической литературы, антилатинской, в которой говорилось, что мир будет постепенно антихристом завоевываться. В это же время трансформировалась идея «Москва — Третий Рим», так как для этого появились политические причины — в то время Москва была единственным православным государством. Да еще и границы расширялись, что-то у поляков отвоевали, что-то у шведов, Сибирь осваивали, могущество росло. И вот началось обольщение… В 1656 году Никон стал устраивать Новый Иерусалим — это попытка утвердить себя в центре мироздания. Схожие идеи были и у царя, и у патриарха.

Здесь необходимо сделать пояснение. Изначально сама идея «третьего Рима» — апокалиптическая. Лишь с течением времени эта концепция приобрела иное, более известное нам звучание. С точки же зрения христианской семантики «третий Рим» — это Вавилон, куда придет антихрист. Московским Печатным двором почти перед самым временем церковного раскола была издана Кириллова книга, где было написано, что по предсказанию святых отцов в 1666 году придет антихрист. Хотя мнение это высказали не святые отцы, а знаменитый украинский богослов, борец с унией Стефан Зизаний, но на умонастроения русских людей это оказало большое влияние. И в 1666 году начинается Большой Московский Собор, хотя и осудивший Никона, но подтвердивший его, а правильнее сказать — царские, реформы. Учитывая сознание и настроения русских людей того времени, можно сказать, что раскол был предопределен.

— Казалось бы, приверженцы старой веры, веры предков, и хранители традиций должны вызывать уважение. Но в противостоянии патриарха Никона и протопопа Аввакума трудно однозначно принять сторону одного или другого.

— Фигуры Никона и Аввакума не вполне корректно сравнивать. Не потому, что внутренне лично мне во многом близок Аввакум, хотя не все его мысли и поступки воспринимаются сегодня однозначно. Что Никон принес русской культуре, чем обогатил мировое православие? У нас, в России, есть его ревностные почитатели, издают его сочинения. А кому еще он интересен? А «Житие протопопа Аввакума, им самим написанное» читают на многих языках. Он вообще первым начал писать на живом, разговорном русском языке. Его изучали и будут изучать в университетах мира не потому, что он старообрядец, а потому, что он создал величайшее по глубине человеческого духа сочинение.

— Но пугают резкие высказывания Аввакума. Например, что будь его воля, он бы Никона, собаку, рассек бы начетверо.

— Нас многое пугает из того времени. Если понимать, что это сочинение написал в пылу борьбы страстный человек, оно вызывает сочувствие, а помня, что это писал пастырь Божий… невольно содрогаешься. Впрочем, так же мыслили и писали и его противники, пастыри и архипастыри. Да не только мыслили, но и действовали. Поступил бы протопоп Аввакум так же, как они? Допускаю, но не уверен. В истории нет сослагательного наклонения.

И Аввакум, и Никон, несомненно, выдающиеся личности. Никон — трагическая фигура. До прихода к власти это был один человек, после — другой. Безусловно, в нем было много привлекательного, иначе бы он не приобрел такой популярности и влияния на людей. Но был жесток, высокомерен, чрезвычайно самолюбив и полюбил лезть в дела откровенно мирские.

Форма и Предание

— Кажется, что в противостоянии никониан и приверженцев старой веры в смертельной схватке столкнулись насилие и фанатизм.

— И то, и другое имело свои причины. Для обольщения идеей стать Третьим Римом была объективная реальность. Только надо было осмыслить, к чему это обязывает. Из того, что ты святитель мирового уровня и претендуешь на первое место, можно сделать разные выводы. Можно обратить внимание на пышность своих одежд или обилие стола, что Никон и делал. Сейчас в музеях можно видеть эти уникальные, необыкновенно роскошные и тяжелые облачения, такого количества драгоценных камней на них не было ни у одного другого патриарха.

Патриарх должен не наказывать людей, а защищать их перед царем. Он должен нести идеалы Христовы в жизнь. Это было известное искушение — использовать репрессивный аппарат государства, поставить его на службу Церкви, чтобы со всеми инакомыслящими очень быстро разобраться.

Да, был и фанатизм, но для него была реальная почва: происходившее воспринималось многими как исполнение последних пророчеств. Живи каждый из нас в то время, что бы он выбрал?

— Трудный выбор. С одной стороны, нехорошо отречься от предков, а с другой — ведь так велит царь, велит патриарх…

— Хочется избежать однозначности в этом вопросе. Фигуры и Никона, и Аввакума во многом мифологизированы, идеализировали одного и демонизировали другого, и наоборот. Чтобы понимать мотивацию тех людей, кто сопротивлялся реформам, нужно хорошо, всесторонне знать очень непростые обстоятельства того времени. Примеряя эти обстоятельства на себе, пожалуй, готов признать, что поступил бы так же, как и мои предки — бежал бы в далекие края. Но правильнее вопрос ставить иначе: неужели с тех давних пор ничего не изменилось — в России, в мире, в Русской Православной Церкви, в старообрядческих согласиях? Мне трудно сейчас понять чуждающихся Церкви.

Конечно, если где-то сохраняется старообрядческая среда, например, деревня или целый район, со своей культурой, сложившимися традициями, то к этому надо относиться с пониманием и уважением. Некоторые старообрядцы и в городе, оторванные от своей общины, организуют у себя дома богослужения, детей приучают молиться, содержат домашнюю церковь. Но все чаще начинают размышлять: стоит ли сегодня сторониться Православной Церкви, достаточно ли для этого причин?

Основная ошибка нынешних старообрядцев в том, что они частную форму богослужения, пусть и освященную Преданием, ставят превыше всего. Как будто нет других христианских народов и других форм Предания. И каждое из согласий именно себя считает Вселенской Церковью, а всех остальных — в том числе и других старообрядцев — еретиками.

— При этом нельзя не сочувствовать раскольникам-староверам, которые в России были абсолютно бесправны и подвергались гонениям.

— Ситуация, приведшая к Расколу, была создана из-за ошибок тех, кто проводил реформы. Была попытка привить другой цивилизационный код, другую культуру. И если поначалу протестовали влиятельные и образованные люди Московской Руси, то к концу XVII — началу XVIII века уже наблюдается массовый протест. Люди уходили на окраины империи, там они смогли воссоздать свою культуру, построенную на национальном менталитете, на неприятии ценностей эпохи Просвещения.

Ведь, согласитесь, есть что-то противоестественное в том, что в высшем обществе вдруг заговорили на французском языке. А если в старших классах православной семинарии обучение происходит на латинском языке? По проникнутым западной схоластикой учебникам? Батюшка после семинарии с помощью логических ухищрений и цитат пытался объяснить мужику, что обряд — это что-то случайное и внешнее, что это акциденция, а не субстанция, то есть форма, а не суть. А крестьянин ценил батюшку, когда тот был способен изъясняться его понятиями, да при этом еще любил и умел истово молиться и нелицемерно поститься.

Возможны две крайности. Если обрядовер не способен за формой видеть сущность, для него обряд становится почти магическим действием, любое изменение вызывает у него переживание катастрофы. Другая крайность — когда считается, что форма никакой связи с содержанием вообще не имеет или необязательно должна иметь. Но это тоже ошибка. Форма хороша тогда, когда она соответствует содержанию. Есть разные Поместные Церкви со своими обычаями, но между формой и содержанием должно поддерживаться соответствие. Проблема нашего материального мира в том, что нельзя содержание выразить в совершенной, абсолютно адекватной форме, но можно быть ближе или дальше от нее.

При письме мы пользуемся знаками, которые содержат в себе информацию. Мы обмениваемся этими знаками и с их помощью понимаем друг друга. А изображение Креста, например, — это уже не просто информация. Бумагу с изображением Креста не рекомендуется использовать в бытовых целях, потому что крест является священным символом. Крестное знамение — это тоже священный символ, требует благоговейного к себе отношения. Старообрядцев, в частности, очень смущало то, что в их понимании теперь надо было Святую Троицу распинать на Кресте. Сегодня в учебниках Закона Божьего весьма схоже дается объяснение двуперстия и троеперстия — Святая Троица и две природы Христа. Но толкование о двух природах Христа при разъяснении троеперстия (мизинец и безымянный палец) появилось отнюдь не сразу, и в то время, когда привычно было наложение на тело двуперстия, казалось совершенно непонятным: причем здесь Троица, если крестное знамение совершается в память о страданиях именно Христа на Кресте?

Стоглавый Собор за сто лет до Раскола определил, что двоеперстие — правильная форма крестного знамени, а кто не крестится так, тот будет проклят. Конечно, можно рассуждать о том, что тут Собор перешел границу допустимого, поместную традицию возвел на уровень вселенской. Но, приезжая к нам, греки крестились не троеперстием, а так, как у нас в то время крестились все. Стоглавый Собор имел непререкаемый авторитет — с ним был связан особый период становления русского самосознания: время собирания летописей, свода законов, Четь-Миней митрополита Макария. И люди боялись проклятия Собора. Когда вдруг оказалось, что решения собственного Собора ни к чему не обязывают, образовался очень сложный клубок противоречий.

Сейчас, видимо, нужен диалог, в котором каждая сторона должна непредвзято посмотреть на события прошлого. Но в моем понимании основная вина лежит все-таки на тех, кто эти нестроения вызвал, даже если это делалось с благими намерениями.

Шаги навстречу

— Когда Патриаршая Церковь признала ошибки реформаторов?

— Формально в 1971 году. Но была большая дискуссия и перед революцией. Еще в конце XIX — начале XX века профессора Н. Ф. Каптерев, Е. Е. Голубинский и другие церковные ученые показали, что двоеперстие, сугубая аллилуйя и некоторые другие русские богослужебные формы древнее нововведенных. Предполагалось уже на Соборе 1917 года снять все клятвы. Многие и раньше сочувствовали старообрядцам. Единоверие появилось из такого сочувствия. Для старообрядцев постепенно делались послабления. Например, с точки зрения строгого канонического права, если человек не находится в лоне Церкви, то за него нельзя молиться. Однако перешедшим в единоверие и ставшим членами Церкви дозволялось молиться и за тех родственников, которые не сделали этого шага.

Вообще же уровень невежества, бытовавшего на Руси, был достаточно высоким, и, наверно, с ним нужно было бороться, но не обязательно же кострами и пытками? В конечном счете, самая здоровая и самобытная часть русских людей оказалась вне закона в собственной стране.

— Но ведь старообрядцы играли огромную роль во всех сферах жизни — и в экономике, и в культуре…

— Да, но не благодаря власти, а вопреки. Они даже в гимназию поступить не могли. Это страшнейшая трагедия. Многие богатые старообрядцы отправляли своих детей учиться на Запад. И возвращались те другими людьми. Почти все ложи в Оперных театрах обеих столиц скупались «старообрядцами» на весь сезон. По Москве пройти — самые красивые особняки чьи? При этом старообрядческое население практически не имело никаких гражданских прав.

В метрические церковные книги вносились записи о рождении, крещении, венчании и смерти. А у старообрядцев поп либо прятался в подполье, либо его вовсе не было. Законнорожденным мог быть человек, который получал метрику, а старообрядцу кто ее даст? Их поставили вне закона, а они смогли послужить России — старообрядцы стали основной жизненной силой для экономики Российской Империи.

Их капитал был наиболее концентрирован — большие заводы, большие мануфактуры, самые современные технологии. На старообрядческих фабриках (может, в силу того, что они учились за границей или в силу каких-то внутренних установок) применялась самая современная организация производства. Они основали почти все ныне известные народные промыслы. Устраивали производства, а при них школы, библиотеки, больницы, моленные комнаты. Не только рабочее место было организовано с учетом достижений современной технологии, но и жилье, быт рабочих.

— Их жизнь научила предприимчивости…

— Конечно, чем сложнее было им выживать, тем больше вырабатывались определенные черты характера. Это было сообщество, в котором друг другу доверяли, и взаимовыручка была. Они новое перенимали с умом. Трагедия нашей страны в том, что не смогли понять: не надо обезьянничать. Ведь перенимали, начиная с одежды, у Запада все — чуждый образ жизни, чужую культуру, забывая свою, теряя свою самобытность.

Есть теория, исходящая от Макса Вебера, что старообрядцы всю свою энергию направляют на то, чтобы зарабатывать деньги, наживать капитал. Это принципиально неверно. Если человек все делает с молитвой, то и результат будет. Весь быт у старообрядцев был проникнут сакральностью, из поколения в поколение передавалась строгая система воспитания. Жила ли так вся православная Русь до Раскола? Хотелось бы так думать, но не уверен, что именно так оно было. А старообрядцев внешнее неблагополучие заставляло концентрировать внимание не столько на быте, сколько на молитве. Бездельничать, заниматься какими-то праздными делами — было немыслимо. Старообрядческие села заметно отличались — крепкие дома, ухоженные приусадебные участки… Но сохранились лишь случайные островки, ведь старообрядцев, вообще говоря, уничтожили. И в первую очередь крепких крестьян, промышленников, купцов. Учитывая это, о ком мы говорим сейчас, если заводим речь о старообрядцах?

— Можно сказать, что организация единоверческих приходов помогала «легализации» старообрядцев?

— Единоверие — это миссионерский проект, он исходил как из политического расчета, так и из жалости к старообрядцам. Христианское сердце понимало, что по отношению к ним был допущен, мягко говоря, большой перебор. Поэтому пошли на уступки — разрешили молиться старым чином. Но в то же время считалось, что книги у них испорченные, обряды испорченные. Считалось, что какое-то время «почудят», а потом все различия постепенно уйдут в небытие. С этой целью, например, венчание между единоверцами и православными разрешалось совершать только в новообрядной церкви, и крестить ребенка можно было тоже только по новому обряду.

— Принимали в единоверие из тех согласий, у кого были свои священники?

— Всех принимали. Чаще единоверцы сами выбирали священника из своей среды. Но вот в Никольском храме в Покровском, что расположен через дорогу от нашего храма, служил первый священник для единоверцев в Москве, протопресвитер Иоанн Полубенский, который был не из их среды, он перешел на древний чин и пользовался у них непререкаемым авторитетом, стал благочинным. Бывало, впрочем, что старообрядцы вынужденно переходили в единоверие, потому что только так они могли получить все гражданские права в Российской империи.

После революции, во времена гонений на Православную Церковь, единоверие большевиков крайне настораживало, они хотели с корнем уничтожить все внешние признаки прежней России, а единоверцы, как и остальные старообрядцы, сохраняли древний быт, да и одеждой выделялись — косоворотки, сарафаны, лестовки. Но были и классовые причины для ненависти, потому что основная часть единоверцев не относилась к малоимущим слоям населения. (Кстати, Иван Шмелев в романе «Лето Господне» прекрасно описал именно единоверческий быт.)

— Можно ли сказать, что старообрядные приходы заменили единоверческие?

— После Собора 1971 года единоверие должно было изменить свою историческую функцию. После признания старого и нового обрядов равночестными, а клятв — несправедливо наложенными, задача состояла уже не в том, чтобы постепенно всех православных перевести на один новый обряд, а в том, чтобы реабилитировать русскую церковную старину.

Старообрядные приходы не ставят прямой целью привлечение старообрядцев. Конечно, придет старообрядец — с радостью его встретим, но мы целенаправленно миссионерской работой не занимаемся. Точнее — прозелитизмом. Потому что в России сейчас почти любой приход — миссионерский.

Особенная вера и двойная жизнь

— Отец Иоанн, расскажите, пожалуйста, о Вашем детстве, о родителях, о воспитании в семье, об окружении, о школе, взаимоотношениях со сверстниками.

— Семья была традиционно старообрядческая. Меня воспитывали мои бабушки, обе из религиозных семей, они научили молиться. Дома была большая библиотека, и я еще до школы много читал и на русском языке, и на церковнославянском, которому научил дед. Он до 1940 года, когда Латвия вошла в состав СССР, был вероучителем в школе. Дед был большой знаток знаменного пения. Он был головщиком, то есть руководителем хора в Рижской Гребенщиковской старообрядческой общине, самой большой в поморском согласии. По количеству прихожан с Гребенщиковской общиной может сравниваться только Рогожская община «поповцев» в Москве.

— Как относились к старообрядцам в Латвии местные жители, власти?

— Старообрядческие семьи в Прибалтике не испытали таких гонений, как в России. Да и в советские времена в моей родной Риге была другая религиозная обстановка. Например, в институте со мной учились баптисты-«инициативники», адвентисты. У последних суббота — праздничный день. И адвентисты публично спрашивали ректора, как им быть. А он отвечал, что это дело вашей совести, но если вы не будете выполнять учебную программу, то отчислим. В России бы ответили не так.

В Прибалтике мы привыкли с детства жить среди разных народов и разных вер. Если взять Латгалию, где в основном находятся латвийские старообрядческие общины, то до войны часть населения составляли старообрядцы, часть католики и часть евреи, и все умели друг с другом ладить. Если человек был религиозен, то община могла за него поручиться, такой человек пользовался общественным уважением.

В Советской России прятали старые книги, иконы, а у нас не прятали никогда. Иногда контакт с прибывшими из «старосоветских» республик и мыслившими по-советски даже затруднялся. Я помню, как мои бабушки спрашивали, когда ко мне приходили одноклассники: «Этот мальчик русский или советский?» Менталитет отличался. От «русского» можно было ожидать одного, а от «советского» совсем другого.

— Как определялся выбор жизненного пути? Кем Вы мечтали стать?

— Гуманитарные факультеты для верующих были почти табуированы, потому что это обязательно было связано с идеологией. Даже на юрфак в то время невозможно было поступить без каких-то характеристик, рекомендаций. И мы выбирали практические специальности — инженерные, сельскохозяйственные, медицину. Мои родители — оба инженеры, и я выбрал Рижский политехнический институт. Не хотелось терять связь с семьей, поэтому уезжать в другой город учиться мне казалось странным. К тому же в Риге сохранились общественные и личные библиотеки, разумеется, вычищенные несколько раз, и все-таки не так, как на остальной советской территории.

— Домашняя молитва в семье была общая?

— В идеале так должно быть: все вместе молятся — отец, мать, дети. Но в период моего детства это уже уходило из быта. С бабушками вместе молиться приходилось, но, скорее, меня приучали к индивидуальной молитве.

— А латышский вы тоже знали?

— Ну, конечно. Хотя в городе можно было прожить и не зная латышского языка. Это был преимущественно русскоязычный город.

— Из вашего рассказа складывается впечатление, что в Риге никого не интересовало, какая у человека вера. Но при этом вы чувствовали, что ваша вера какая-то особенная?

— Мы вынужденно жили двойной жизнью. Но если это с детства, то уже вырабатывается какой-то иммунитет, и ты понимаешь: с этим человеком можно общаться на такую-то тему, а с этим не надо — просто он не поймет. Вспоминаю, как первую в жизни тройку на экзамене получил, будучи уже аспирантом, на кандидатском экзамене по марксистско-ленинской философии: в моем реферате, посвященном философским проблемам некоторых математических моделей, не было ни одной ссылки на всем известных «классиков». Экзаменатор оказался из военно-политического училища и интуитивно понял, что меня надо «заваливать». Не смог, да было и не страшно: к этому времени уже начал посещать клирос, участвовать в богослужении и постепенно понял, что без Церкви жить не смогу.

Мои родители были близко знакомы с известным ученым-археографом Иваном Никифоровичем Заволоко, собирателем и знатоком всего, связанного с русской стариной и традициями старообрядчества. Он закончил Пражский Карлов университет, где собрался цвет русской эмиграции. Понимая, что в Советском Союзе идет тотальное разрушение культуры, а в прибалтийских странах, Польше, Восточной Пруссии, Румынии еще существовали старообрядческие деревни, в которых сохранялся старый уклад, в 30-е годы он предпринимал комплексные экспедиции, все собирал или фиксировал — и колыбельные песни, и орнаменты, и кулинарные рецепты, но прежде всего, конечно, древние книги и рукописи. Он попадал в такие места и разговаривал с такими людьми, с которыми у других ученых контакта не получалось. Потом из собраний Заволоко составился целый фонд в Древлехранилище Института русской литературы РАН.

Я к Ивану Никифоровичу обращался за книгами, которые мы потом с ним обсуждали. Это был в чем-то весьма консервативный старообрядец, но с очень широким мышлением. Заволоко обладал врожденной толерантностью, в хорошем смысле слова. У него было много друзей в священном сане. И я рано получил хорошую прививку от неприязни ко всему иному и замкнутости, что наблюдается у некоторых старообрядцев сегодня.

— Расскажите, как возникло решение получить образование в православном учебном заведении?

— Когда начал понимать, что без Церкви жить не могу, что это мой путь, Заволоко (а он до ареста в 1940 году и получения на зоне инвалидности служил духовным наставником) меня благословил на то, чтобы я получил духовное образование. Он понимал, что важно получить именно систематическое образование. Настоятель Гребенщиковской общины Лаврентий Силантьевич Михайлов, большой знаток истории, богослужения и церковного пения, у которого были контакты и с митрополитами Никодимом, Питиримом, другими архиереями Русской Православной Церкви, тоже поддержал меня. У многих тогда была иллюзия, что в уже недалеком будущем удастся преодолеть проблему Раскола, который вообще-то нормального человека тяготит. В нем есть нечто совершенно противное учению Христа и пониманию Церкви.

И раньше старообрядцы посылали своих людей для обучения в православных школах. Например, в самом начале XVIII века в Киевской Духовной академии учился знаменитый автор «Поморских ответов» Андрей Мышецкий, которого следовало бы назвать родоначальником русской церковной археографии. Да и Михайло Ломоносов, учившийся в Московской Духовной академии, был туда направлен старообрядцами.

И в Русской Церкви были заинтересованы иметь людей, с которыми возможен диалог и контакт. Ведь проблема взаимоотношений существует, мы во многом на разных языках говорим. У старообрядцев свой менталитет и выработанное столетиями недоверие к Русской Церкви, которая их преследовала.

Ректором Ленинградских духовных школ был в то время будущий Святейший Патриарх Кирилл. Мне предоставили возможность пожить в общежитии, посмотреть на ритм жизни, чтобы понять и определиться, смогу ли я в новой среде существовать. Я учился на стационаре в семинарии и академии, а пел и читал на клиросе Ленинградской старообрядческой поморской общины. Об этом времени у меня остались самые теплые воспоминания…

На некоторое время пришлось обучение прервать, поскольку настоятель, который меня направил учиться, стал резко терять здоровье, и я стал одним из наставников общины. Потом восстановился на заочном отделении и окончил Московскую духовную академию с кандидатской степенью.

— Вы — доктор теологии, чему была посвящена Ваша диссертация?

— Докторскую степень я получил в Латвийском государственном университете, где в 1990-х годах был восстановлен теологический факультет. Тема — «Деятельность Московского Печатного Двора при Патриархе Иосифе». Он был предшественником Патриарха Никона, но о его деятельности очень мало знают. А при нем как раз был всплеск издательского репертуара, тиражей, чего уже не было при Никоне и последних патриархах. Издавалась очень интересная литература часто полемического и эсхатологического направления.

— Это были переводы?

— Издавались в основном книги украинских авторов, и переводы делались с малороссийского языка. Это сочинения игумена Захарии Копыстенского, монаха Иоанна Вишенского, Стефана Зизания и других, к сожалению, сегодня почти забытых богословов так называемого «домогилянского» периода.

— А как местное население, латыши, относились к старообрядцам?

— Нормально относились. Судьба старообрядческих общин в Латвии несравнима с тем, что было в России. Из 90 довоенных общин более двух третей сохранились до сегодняшнего дня. Что-то большевики взорвали, сожгли, но такого тотального уничтожения не было, и на многие вещи власти смотрели сквозь пальцы.

Есть еще один важный момент. Везде, где старообрядцы оказывались, они очень хорошо сживались с местным населением. Их уважали за трудолюбие, за трезвый образ жизни, за то, что они такие хозяйственные. Старообрядцы понимали, что живут не на родной земле и нужно с уважением относиться к местному населению.

— Вы были наставником Рижской Гребенщиковской общины. Это беспоповское согласие. Почему вы решили принять священнический сан?

— Когда у человека расширяется горизонт знаний, он начинает понимать больше, чем понимал раньше, и оценивать многое по-другому. У меня было желание понять, что представляет собой старообрядчество в общем контексте мирового христианства, мирового православия. Это была попытка увидеть себя со стороны, найти свое место уже в каком-то более глобальном пространстве.

Мне понятны люди, испытывающие внутренний протест против принятия того, что противоречит преданию, полученному в семье. И они оказывались вне закона и вне Церкви. А когда появилась возможность быть внутри Церкви и при этом соблюдать главное из заповедованного родителями, то какие могут быть причины оставаться вне Церкви?

Многих «беспоповцев» устраивает жизнь вне Таинств, но это ведет к вырождению. Много и таких, кто озабочен восстановлением полноты церковной жизни, кто помнит, как скорбели их предки об утерянном, сугубо молясь за отсутствие важнейших для спасения Таинств. Идет вполне закономерный процесс: из моих учеников (Рижского поморского духовного училища) несколько человек уже приняли священный сан.

— Матушка Елена тоже из старообрядцев?

— Матушка Елена из верующей православной семьи. Как историк по образованию, да еще нижегородка, она имела неплохое представление о старообрядчестве еще до замужества. Много было в жизни непростых периодов, и меня всегда поддерживал самый близкий мне человек. Например, в советское время уйти из аспирантуры в семинарию было не очень просто. Но становится легче, если рядом — единомышленник.

— Почему вы решились на уход из Рижской Гребенщиковской общины?

— Это решение не было принято внезапно, оно вызревало постепенно. Начинаешь понимать, что взгляды изменились, ты уже не тот, что прежде, и по совести нельзя оставаться на своем прежнем месте. Играть какую-то роль и быть неискренним не мог. Принимая решение, я понимал, что с точки зрения каких-то земных вещей теряю многое, в материальном отношении чуть ли не все. Большинство сегодняшних людей этого не понимают. Для них более актуален вопрос компромисса. Но есть разные компромиссы.

Когда речь шла о проживании в Советском Союзе, где царила тотальная ложь во всем, и мы чувствовали себя как бы в полуподполье, — это одно. А тут получается уже сущностная ложь. Вместе со мной из общины вышло довольно большое число людей, и для них православный священник совершает особые службы древним чином в обычном православном храме. Конечно, наилучшим выходом было бы создание в Риге полноценного прихода старого обряда в Латвийской Православной Церкви. Но латвийским властям очень не хотелось иметь старообрядный приход, который, по их понятиям, был бы зависим от Москвы.

— Что следовало бы перенять у старообрядцев?

— У старообрядцев есть свои крайности. Обрядовые споры для наших предков были наполнены содержанием, а для сегодняшнего времени они многим просто непонятны. Но есть и безусловно ценное. Например, организация общин, внимание к составу церковного причта, к которому у старообрядцев относится и хор. И мне кажется, миссия людей, которые приходят из старообрядчества в Русскую Православную Церковь, может состоять в том, чтобы передать те ценности, которые старообрядцы сумели сохранить.