Народный артист России Евгений Стеблов нечасто рассказывает о своем духовном пути. А между тем он глубоко верующий человек, принимает участие в деятельности Патриаршего совета по культуре. Более того, его единственный сын, в недавнем прошлом успешный сценарист и режиссер Сергей Стеблов, сегодня подвизается послушником в одном из православных монастырей.
Евгений Юрьевич, расскажите о своем пути к вере.
Начну издалека. Моя бабушка Мария Семеновна, мама моего отца, до революции окончила церковно-приходскую школу для девочек при Страстном монастыре. Сама она происходила из простой семьи, но была воспитанницей Константина Афиногеновича Труша, одного из руководителей московских богоугодных заведений. И когда я был маленьким, мы вместе с родителями отца жили в двух комнатах коммунальной квартиры близ Рижского вокзала, рядом с которым находилась никогда не закрывавшаяся Знаменская церковь. А потому с самого детства меня сопровождали гудки паровоза и колокольный звон. И очень часто, когда мы куда-то шли вместе с бабушкой, она встречала свою соученицу, которая была старостой хора этого храма. При встрече эта женщина постоянно спрашивала:
– Ну что, Марусенька, мальчика так и не крестили?
Но бабушка, несмотря на то, что закончила монастырскую школу, была человеком совершенно нецерковным, а потому всегда отмахивалась:
– А, оставь!
И естественно я, как и многие другие ребята того, послевоенного, времени рос без особого религиозного влияния.
Со временем, конечно же, передо мной начали возникать глубокие вопросы: «Для чего живет человек?», «Как он связан с вечностью?» и так далее. И сначала, путем долгих размышлений, пришел к выводу, что все сотворено Богом и во всем Бог, но еще не пришел к христианству. Как многие люди моего поколения, я прошел через увлечение Рерихом, буддизмом, индуизмом. И только в 33 года мы с моей, ныне покойной, женой вместе приняли крещение.
А был ли у Вас некий переломный момент этого духовного поиска?
Нет, осознание в целом было постепенным, но определенный жизненный момент, который ускорил, подтолкнул мой приход к христианству все-таки был. В 1976 году в Чехословакии я попал в серьезную автомобильную аварию. Это было по дороге в аэропорт перед вылетом в Москву на съемки «Неоконченной пьесы для механического пианино» Никиты Михалкова, где был утвержден на роль Николая Трилецкого, роль, которую в итоге сыграл сам Никита. После аварии я перенес несколько операций. Причем первые дни лежал в чешской больнице в общей палате, где было очень много онкологических больных, которые говорили на непонятном мне языке. И именно в этих стрессовых обстоятельствах ко мне пришло четкое осознание, что «я» — это не только мое тело.
После достаточно долгого периода выздоровления я вернулся в Театр Моссовета, и Павел Осипович Хомский, наш нынешний художественный руководитель, который тогда ставил «Братьев Карамазовых», предложил мне на выбор две роли: Алеши Карамазова и двойную роль Смердякова и черта. Конечно, я понимал, что последняя роль — выигрышнее с театральной точки зрения. Но для моего внутреннего развития было важнее работать над Алешей. И это стало для меня подлинным «внутренним университетом», роль Алеши действительно очень подвинула меня к Богу. И именно в этот период мы с Танюшей приняли крещение.
А сегодня Вы можете назвать себя воцерковленным человеком?
Да, конечно, я регулярно исповедуюсь и причащаюсь. Более того, меня всегда чуть ли не интуитивно тянет к храму — когда я вижу церковь, то не могу в нее не зайти. Причем началось это у меня еще задолго до крещения, когда я просто, без молитвы заходил в открытые храмы. Однако я не могу назвать себя очень усердным верующим. Увы, не на всех больших церковных праздниках мне удается присутствовать на богослужениях. Но при этом я регулярно, ежедневно молюсь и многие православные молитвы знаю наизусть.
Евгений Юрьевич, Ваш сын подвизается послушником в одном из монастырей Русской Православной Церкви. Насколько его духовный путь связан с Вашим?
Вы знаете, Сергей принял крещение только в 10 классе. Конечно, мы с женой его немного подталкивали к этому, но окончательный выбор был сделан им самостоятельно. Причем поначалу это был не очень серьезный для него шаг, крестился Сережа будто бы шутя и играя заодно со своим товарищем. Но после этого он очень быстро начал воцерковляться и в итоге, еще при жизни в миру, стал намного более церковным человеком, чем я. При этом до ухода в монастырь Сергей был очень творческим человеком — снимал фильмы, писал пьесы, работал на телевидении. Но в итоге от всего этого он решил уйти. Готовился к этому несколько лет, побывал в Оптиной пустыни трудником, но окончательный выбор сделал только после смерти матери, которую не хотел огорчать своим уходом из мира. Мне, конечно, тоже трудно осознавать, что мой род на этом заканчивается, но при этом я отлично понимаю, что для вечной жизни это понятие более чем относительно. Ведь куда важнее наша духовная связь с сыном, выбор которого я принял. Уверен, что этот выбор был промыслительным и угодным Богу.
А насколько вообще возможно сочетать творческую профессию и воцерковленность?
Вы знаете, у меня целых четыре творческие ипостаси: я актер, режиссер, литератор и педагог. И поэтому я очень хорошо понимаю, что любое занятие художественным творчеством несет в себе искушение. В религиозном смысле это занятие — небезопасное. Мне очень хорошо понятно, почему раньше со стороны Церкви было некоторое неприятие лицедейства. При этом, на мой взгляд, не само это занятие греховное, но все зависит от подхода, ради чего ты это делаешь. Если ты занимаешься этим ремеслом только ради утверждения собственной самости, то, конечно, это грех. Если же ставишь более высокую цель — просветительскую, целительную для людских душ — а я стараюсь руководствоваться именно таким подходом — то тогда актерство вполне совместимо с православной верой. Но это требует очень серьезного отношения и необходимости быть всегда «на страже».
Совсем недавно на заседании Патриаршего Совета по культуре в своем слове я произнес следующие вещи: любой человек, приходящий в искусство, руководствуется некоторым честолюбием. Плох тот солдат, который не хочет быть генералом. Но если он этим ограничивается, то это — не богоугодное дело.
Сам я очень рано получил общественное признание, буквально с 17-18 лет. Однако с годами хорошо понял всю относительность этого. В какой-то момент я заглянул глубоко себе в душу и увидел пропасть собственной гордыни, после чего стал работать над ее искоренением.
Факт остается фактом, на свете существует очень много известных бездарностей (особенно сейчас, в век массовой культуры) и немало одаренных людей, о которых практически никто не знает. Как, впрочем, есть люди и одаренные, и известные. Главное понять, что здесь нет прямой связи, – то есть, какая-то связь есть, но она очень косвенная. И, что я заметил по собственному опыту, чем меньше тебя волнует признание и известность, тем больше растет твой авторитет.