Патриарх Сергий, обновленчество и несостоявшаяся реформация Русской Церкви XX века

Церковными историками России ХХ века на удивление мало внимания уделено описанию попытки церковной реформации в первой четверти столетия. Сам факт проведения богослужебной языковой реформы в Русской Церкви многими исследователями обходится глухим молчанием, в то время как реформация была практически подготовлена и лишь чудом Божиим не оказалась внедренной в богослужебную жизнь нашей Церкви.

Не менее странно, что значение Патриарха Сергия (Страгородского) как одного из ведущих реформаторов в неудавшейся реформе богослужебного языка и Устава нашей Церкви должным образом не отмечено ни в посмертном сборнике “Патриарх Сергий и его духовное наследие” [1], ни в многочисленной политиканской критике в адрес Его Святейшества со стороны русского Зарубежья. Скорее всего, это случилось так из-за того, что бурные события революции, гражданской войны, репрессии и эмиграция заслонили перед современниками неудачную церковную реформацию. Лишь сравнительно недавно появилась работа под названием “Патриарх Сергий как литургист” [2], основанная на архивных документах, которая частично затрагивает эту проблему.
Вопросы церковно-политические, и прежде всего связанные с нашумевшей Декларацией митрополита Сергия 1927 года, до сих пор будоражат умы православных людей России и Зарубежья. Вопросу же чисто духовному — проведению Преосвященным Сергием реформы богослужебных книг — внимания, по существу, не уделяется.
Таким же ущербным образом освещен в церковно-исторической литературе вопрос об отношении к обновленчеству. Широко известен историко-политический аспект обновленческого раскола 1922 года: борьба за власть в Церкви, сотрудничество живоцерковников и других обновленческих группировок с карательными органами советской власти и т. п. Но духовная оценка обновленчества как радикального церковного модернизма еще никем, по существу, не высказана. Без такой оценки вряд ли можно понять, например, почему митрополит Сергий в 1922 году примыкает к обновленческому расколу, а затем, став в 1925 году заместителем Патриаршего Местоблюстителя, так жестко ополчается против обновленцев.
В 1908 году профессор Киевской Духовной академии В. Певницкий писал: “Реформаторская тенденция как эпидемия овладела умами: стали переоценивать ценности, обсуждать принятые порядки и обычаи и искать новых путей для удовлетворения насущных потребностей живущего поколения, и между другими вопросами, поднятыми реформаторским стремлением, добрались и до вопроса о церковно-богослужебном языке” [3]. Отметим явно не случайную закономерность: особые всплески реформаторской активности совпадают с социальными революционными выступлениями — революцией 1905–1907 годов, революционными потрясениями 1917 года и последующей смутой (а также с посткоммунистической перестройкой).
В самом деле, в 1905 году активно стала выступать в печати “группа 32-х” петербургских священников, провозгласившая своей целью обновление самих основ церковной жизни. Впоследствии эта группа, покровительствуемая Санкт-Петербургским митрополитом Антонием (Вадковским), переименовалась в “Союз церковного возрождения”. Как отмечает прот. Владислав Цыпин, “после первой революции активность обновленцев падает, но сразу после Февраля “Союз церковного возрождения” возобновляет свою бурную и притязательную активность… Ядро этого союза получает странное для церковного слуха наименование “ЦК”. В союз входит немалая часть питерского духовенства. Организовавшись, союз берет курс на захват церковной власти… В своих публикациях обновленцы ополчались на традиционные формы обрядового благочестия, на канонический строй церковного управления”[4].
Такая же картина вырисовывается из обстоятельного обзора истории “исправления” богослужебных книг, составленного Б. И. Сове [5]. Пик реформаторской активности приходится на 1906 год, когда “Церковные ведомости” публиковали “Отзывы епархиальных архиереев по вопросу о церковной реформе”. В это же время создается специальная синодальная Комиссия по исправлению богослужебных книг под председательством архиепископа Финляндского и Выборгского Сергия (Страгородского). Результатом деятельности этой комиссии стало фактическое осуществление богослужебной языковой реформы.
В 1906 году на страницах “Церковного вестника” развернулась целая дискуссия “О богослужебном языке Русской Православной Церкви”. В этой журнальной баталии Н. Покровский, полемизируя со священником А. Лиховицким, писал: “Наклонность к реформам составляет основную и совершенно естественную черту нашего времени, с этой точки зрения представляется совершенно понятным интерес к пересмотру нашего богослужения, в частности к богослужебному языку. Но многочисленные опыты реформ в различных сферах общественной и политической жизни, произведенные в духе современности, опыты по большей части скороспелые и неудачные, заставляют нас быть очень осторожными, особенно в деле церковном” [6].
Пьянящий дух революционного освобождения от старого режима, в том числе и от строгого церковного Устава, несомненно чувствуется и в предсоборной дискуссии, и в ряде выступлений и обсуждений на заседаниях Поместного Собора 1917–1918 годов.
Не умаляя значения Поместного Собора для нашей Церкви, заметим лишь, что будущее “тихоновское” крыло на Соборе было представлено наряду с будущим обновленческим, причем последнему трудно отказать в напоре и активности. Двадцатые годы стали временем неслыханного литургического “творчества и чудотворства” в среде обновленцев. Преемственность их устремлений чувствуется и у нынешних реформаторов.
Процесс реформации Русской Церкви и обновленчество как его крайнее выражение не сводился к какому-либо одному аспекту. Замысел реформирования Церкви затрагивал целый ряд вопросов, связанных с верой и благочестием: реформе должны были подвергнуться догматы и каноны Православия, в частности предусматривался пересмотр Священного Предания. При этом вопрос о реформе богослужебного языка оказался одним из ключевых в планах реформации нашей Церкви.
Следует отметить, что некоторая часть высказывавшихся на эту тему представителей духовенства и мирян России в период подготовки и проведения Поместного Собора 1917 года была согласна на упрощение или русификацию богослужебного языка и прочие реформы. При этом радикалов, оформившихся вскоре в обновленческий раскол (Грановский, Введенский), было явное меньшинство. В известном смысле можно говорить о них не как об одном из мнений Церкви, но как о противостоянии Церкви, или, точнее, как о натиске на Церковь “одолевающих вратах адовых”.
Строгих ревнителей церковного Предания были единицы. К. П. Победоносцев писал в 1906 году в журнале “Странник”: “Слышим, что из среды духовенства идут предложения перевести богослужение на русский язык. Но это, в сущности, была бы не реформа, а крайне легкомысленная, бесцельная и опасная для единства Церкви революция, разрушающая весь характер и все значение для народа нашего богослужения” [7]. Так ветер революционных перемен, веявший во всем российском обществе, через попытку проведения языковой и богослужебной реформы проявлялся в церковной ограде.
Из всех архиереев наиболее видным реформатором начала ХХ столетия следует по справедливости признать владыку Сергия (Страгородского), будущего Патриарха и видного православного богослова. Мы рассмотрим историю неудавшейся русской церковной реформации ХХ века и роль в ней Патриарха Сергия.

1. Неудавшаяся “тихая” реформация 1907–1917 гг.
Архиепископ Сергий с 1907 года возглавлял деятельность специальной синодальной Комиссии по исправлению богослужебных книг. Он был также вдохновенным инициатором ее работы, был реформатором-практиком. Действовала Комиссия с опаской, втайне от народа, не предавая гласности своих трудов, так что даже утаивалось от покупателей, что новые напечатанные богослужебные книги — Цветная и Постная Триоди, Октоих и другие — подверглись сильной редакции. “Патриархом Сергием лично были исправлены каноны на Рождество Христово, Крещение Господне и праздник трех Вселенских Святителей, читавшиеся в Выборге в Крестовой церкви архиерейского дома и кафедральном соборе”[8].
Известен Указ Святейшего Синода 1911 года № 7398: “Председатель Комиссии по исправлению славянского текста богослужебных книг Преосвященный Финляндский (архиепископ Сергий (Страгородский). – К. Б.), представляя исправленный славянский текст Пентикостариона, объясняет о том, что в означенной богослужебной книге Комиссией в полном ее составе рассмотрен и исправлен славянский текст только первых двух седмиц — Пасхальной и Фоминой, остальные же исправления сделаны им, Преосвященным председателем, единолично, причем при исправлении им строго выдерживались принятые Комиссией и в свое время одобренные Св. Синодом начала” [9].
Вообще, реформаторская деятельность по изменению Устава и исправлению церковных книг была весьма плодотворной. Н. Нахимов, составитель Толкового молитвослова, отмечал, что исправление богослужебных книг “усердно и прекрасно исполняется учрежденною при Святейшем Синоде под председательством Высокопреосвященного Сергия, архиепископа Финляндского и Выборского, Комиссиею, которая, сверяя с греческим подлинником и древними рукописями наш церковно-славянский текст, исправляет в нем неправильности перевода, упрощает его конструкцию, делает более естественную расстановку слов, заменяет некоторые слова и выражения равнозначными, но более простыми и вразумительными” [10]. Любопытно, что это мнение не какого-нибудь обновленца, но человека, высказывавшегося так: “Да не подумает кто-либо, что мы желали бы молиться на русском языке. Боже сохрани! Херувимская, Свете Тихий, Волною морскою, даже Отче наш и проч. и проч. на русском языке — это нечто такое, что при первых же звуках заставило бы нас бежать из храма; даже замена привычного нашему уху “живота” словом “жизнь” производит на нас самое неприятное впечатление. Мы настаиваем на том, что русский православный человек должен читать молитвы дома и слушать богослужение в храме непременно на родном нам высоком, прекрасном церковно-славянском языке” [11].
Никаких помех для своей деятельности Комиссия, возглавляемая архиепископом Сергием, не имела. Справное дело финансировалось за счет бюджета Св. Синода. После согласования и утверждения кабинетной работы тексты направлялись прямо в синодальную типографию.
К исправлению книг были привлечены ведущие специалисты русской богословской школы и первоклассные лингвисты. В состав Комиссии с 1907 года входили прот. Димитрий Мегорский, профессора Санкт-Петербургской Духовной академии Ловягин Е.И., Глубоковский Н.Н., справщик Санкт-Петербургской Синодальной типографии Гуриловский Н.Ф. С 1909 года — начальник архива и библиотеки Св. Синода Здравомыслов К.Я., библиотекарь рукописного отделения Императорской публичной библиотеки Лопарев Х. М., профессор Санкт-Петербургской Духовной академии Карабинов И.А. В работе Комиссии принимали участие известные ученые — академики Соболевский А.И., Латышев В.В., духовный цензор епископ Мефодий (Великанов), профессора Санкт-Петербургской Духовной академии Евсеев И.Е., Абрамович Д.И., Бенешевич В.Н., зав. богословским отделением Императорской публичной библиотеки Пападопуло-Керамевс А.И., известный литургист профессор Киевской Духовной академии Дмитриевский А.А. и другие авторитетные богословы, слависты и византологи. Таким образом, к осуществлению пересмотра богослужебных книг был привлечен самый цвет отечественной профессуры. Справедливость требует признать, “какую огромную работу, требующую в совершенстве знания греческого и славянского языков и глубокого понимания богослужебного текста, исполнила эта комиссия под председательством и руководством Преосвященного Сергия” [12].
Тем не менее, несмотря на все по видимости успешные действия возглавляемой архиепископом Сергием синодальной Комиссии по исправлению богослужебных книг, новая печатная продукция была отвергнута церковным народом. Новые исправленные книги на церковно-славянском языке не были приняты верующими ни до революции 1917 года, ни тем более после. Новоисправленные тексты не воспринимались сложившейся церковнопевческой традицией, потому что это был уже новославянский (то есть слегка русифицированный) язык, отличающийся от традиционного церковно-славянского. Приведем свидетельство Б.И. Сове: “Изданные по благословению Св. Синода исправленные издания богослужебных книг, особенно Триоди Постной и Пентикостариона, распространялись довольно медленно, встречая во многих местах (например, в Валаамском монастыре) оппозицию. Исправленный текст ирмосов почти нигде не привился, так как певчие пользовались старыми нотными книгами. Эти новые издания не получили оценки и в духовной литературе со стороны заинтересованных лиц, будучи почти замолчаны” [13].
Так на глазах будущего Патриарха реформаторские усердные труды “на благо церковного народа” благодаря именно этому народу, хранителю церковного Предания, были сведены на нет.
Стоит заметить, что еще прежде начала работы Комиссии архиепископ Сергий выступал как убежденный реформатор на Предсоборном Присутствии в 1906 году. На майском заседании владыка Сергий сделал доклад, предлагающий и обосновывающий введение в Русской Церкви нового модернизированного Устава — так называемого Типикона Великой Константинопольской Церкви, изданного в Афинах в 1864 году. Предназначение данного реформированного Типикона, по мысли его приверженцев, заключалось в сокращении и упрощении богослужения. В частности, новый Устав отменял ставшие традиционными в нашей Церкви всенощные бдения. Этот Устав предлагался архиепископом Сергием “в противоположность действующему, хотя и нигде не исполняемому у нас Уставу монастырскому, слишком подробному для приходских церквей” [14].
Однако Предсоборное Присутствие отклонило предложение владыки Сергия о реформировании Типикона.
Совместное заседание VI и VII Отделов отклонило также “предложение”, представленное Финляндским архиепископом Сергием Предсоборному Присутствию, “о чтении за литургией вслух Евхаристической молитвы” [15].
Так вся огромная по масштабу реформаторская деятельность архиепископа Сергия (Страгородского) до 1917 года при кажущейся ее убедительности не принесла для нашей Церкви практически никаких плодов.

2. Неудавшаяся реформация на Поместном Соборе 1917–1918 гг.
После февральской революции, 14 апреля 1917 года, прежний состав Святейшего Синода был распущен. Единственным архиереем, оставшимся от старого состава Синода, был архиепископ Сергий (Страгородский), который и вошел в Синод нового состава. Главным делом Синода стала подготовка к созыву Поместного Собора Русской Православной Церкви.
К Поместному Собору 1917–1918 годов было подготовлено все для того, чтобы произвести настоящую и всеохватную богослужебную реформу в Русской Церкви. Однако, по действию Промысла Божьего, реформация Православия не состоялась. Опишем те события, воспользовавшись публикацией А.Г. Кравецкого “Проблема богослужебного языка на Соборе 1917–1918 годов и в последующие десятилетия” [16] (далее в цитатах из этой публикации указаны страницы в тексте).
“В 1917 году Предсоборным советом был поставлен вопрос о богослужебном языке. На заседании Совета 10 июля 1917 года профессор Киевской Духовной Академии П. П. Кудрявцев сделал доклад о возможности допущения русского и других языков в богослужении. П. П. Кудрявцев допускал богослужение на национальных языках, однако понимал, с какими трудностями предстоит столкнуться переводчикам литургических текстов, и считал, что эти работы будут продолжаться многие десятилетия. По докладу П. П. Кудрявцева выступили 12 человек” (с. 68). Опустим перечень присутствующих, отметив лишь архиепископа Сергия (Страгородского). “Решительным противником работ в этом направлении оказался только епископ Пермский Андроник (Никольский)*.
VI отделом были приняты следующие тезисы:
1. Введение в богослужение русского или украинского языка допустимо.
2. Немедленная и повсеместная замена в богослужении церковно-славянского языка русским или украинским языком и неосуществима, и нежелательна.
3. Частичное применение русского и особенно украинского языка в богослужении (чтение Слова Божия, отдельные молитвы и песнопения, тем более замена и пояснение отдельных речений русскими или украинскими речениями, введение новых молитвословий на русском языке в случае их одобрения Церковию) допустимо и в известных условиях желательно.
4. Заявление какого-либо прихода о желании слушать богослужение на русском или украинском языке в меру возможности подлежит удовлетворению.
5. Творчество в богослужении допустимо и возможно.
6. Дальнейшие работы Особой комиссии по переводу, исправлению и упрощению славянского языка в церковных книгах желательны.
7. Работы Комиссии высокопреосвященного Сергия, архиепископа Финляндского и Выборгского, по сему предмету желательны” (с. 68–69).
Прервем повествование, чтобы оценить содержание приведенного документа. Все семь тезисов в совокупности могут быть названы не иначе как программой обновленческой литургической реформации Русской Церкви. Если бы эти положения были соборно утверждены и приняты верующим народом, возвышенное православное богослужение нашей Церкви выродилось бы в бесчинные сборища. Вопили же, по свидетельству митрополита Евлогия (Георгиевского), украинские самостийники в Акафисте Божией Матери на своей мове: “Регочи, Дивка Непросватанная!” Пророчески оказался прав не услышанный на этом заседании VI отдела будущий новомученик епископ Андроник (Никольский), заявивший: “Без тяжкого соблазна для православных христиан никак нельзя этого произвести. Такой перевод может привести даже к новому и сильнейшему старого расколу”.
Отметим особо, что тезисы 6 и 7 оценивают как положительную и “желательную” работу Комиссии архиепископа Сергия и даже называют главного реформатора по имени.
Итак, Предсоборный совет фактически подготовил и провозгласил богослужебную реформу и вынес ее на рассмотрение Поместного Собора. Однако Промысл Божий вел Церковь на Соборе иным путем.
“На Священном Соборе 1917–1918 годов был образован отдел “О богослужении, проповедничестве и церковном искусстве” под председательством архиепископа Евлогия (Георгиевского). Один из подотделов этого отдела обсуждал проблемы, связанные с богослужебным текстом и языком…” (с. 69). “Подготовить доклад, систематизирующий все сделанное подотделом, было поручено А. И. Новосельскому. Этот доклад был прочитан 23 июля (5 августа) 1918 года. В докладе содержится достаточно подробное изложение обсуждения проблемы литургического языка епархиальными архиереями в 1905 году, Предсоборным советом в 1917 году и подкомиссией. В результате был принят следующий документ:
Священному Собору Православной Российской Церкви
О церковно-богослужебном языке
Доклад отдела “О богослужении, проповедничестве и храме”
1. Славянский язык в богослужении есть великое священное достояние нашей родной церковной старины, и потому он должен сохраняться и поддерживаться как основной язык нашего богослужения.
2. В целях приближения нашего церковного богослужения к пониманию простого народа признаются права общерусского и малороссийского языков для богослужебного употребления.
3. Немедленная и повсеместная замена церковно-славянского языка в богослужении общерусским или малороссийским нежелательна и неосуществима.
4. Частичное применение общерусского или малороссийского языка в богослужении (чтение Слова Божия, отдельные песнопения, молитвы, замена отдельных слов и речений и т. п.) для достижения более вразумительного понимания богослужения при одобрении сего церковной властью желательно и в настоящее время.
5. Заявление какого-либо прихода о желании слушать богослужение на общерусском или малороссийском языке в меру возможности подлежит удовлетворению по одобрении перевода церковной властью.
6. Святое Евангелие в таких случаях читается на двух языках: славянском и русском или малороссийском.
7. Необходимо немедленно образовать при Высшем Церковном Управлении особую комиссию как для упрощения и исправления церковно-славянского текста богослужебных книг, так и для перевода богослужений на общерусский или малороссийский и на иные употребляемые в Русской Церкви языки, причем комиссия должна принимать на рассмотрение как уже существующие опыты подобных переводов, так и вновь появляющиеся.
8. Высшее Церковное Управление неотлагательно должно заботиться изданием богослужебных книг на параллельных славянском, общерусском или малороссийском, употребляемых в Православной Русской Церкви, языках, а также изданием таковых же отдельных книжек с избранными церковно-славянскими богослужебными молитвословиями и песнопениями.
9. Необходимо принять меры к широкому ознакомлению с церковно-славянским языком богослужения как через изучение его в школах, так и путем разучивания церковных песнопений прихожанами для общецерковного пения.
10. Употребление церковно-народных стихов, гимнов на русском и иных языках на внебогослужебных собеседованиях по одобренным церковною властию сборникам признается полезным и желательным” (с. 70–71).
* * *

Снова прервем изложение г-на Кравецкого, чтобы оценить приведенный документ. Он вполне может быть назван как полуобновленческий. Действительно, бесспорными с точки зрения церковной традиции из десяти пунктов представляются пять: 1, 3, 8, 9, 10. Приемлемость остальных весьма сомнительна. К тому же, как показала история, осуществление обновленцами на практике пунктов 2 и 4 впоследствии буквально отшатнуло от них верующих.

Можно отметить, что документ в ходе работы Собора несколько исправился, но отнюдь не потерял своего реформаторского содержания. Отметим также, что работа Комиссии, возглавлявшейся архиепископом Сергием, в докладе соборного отдела уже специальным пунктом не выделяется и имя председателя этой комиссии больше не называется.
Что же было дальше?
Продолжим цитировать А.Г. Кравецкого. “Доклад подотдела был заслушан Соборным советом 29 августа (11 сентября) 1918 года и передан на рассмотрение Совещания епископов. Проходившее 9 (22) сентября в келиях Петровского монастыря Совещание епископов, на котором председательствовал Святейший Патриарх Тихон, рассмотрело доклад. Стенограммы обсуждения в архиве нет” (с. 71).
Итак, документ попадает наконец в решающий соборный орган — Совещание епископов. Неужели доклад будет утвержден? Ответ находим в резолюции Совещания:
“Совещание епископов, заслушав в заседании 9 (22) сентября сего года означенный доклад, постановило: доклад этот передать Высшему Церковному Управлению.
Согласно сему постановлению Совета епископов и во исполнение по сему предмету Предсоборного совета, представляю означенный доклад о церковно-богослужебном языке на разрешение Высшего Церковного Управления” (с. 71).
Другими словами, Совещание епископов доклад заслушало, но не утвердило и не одобрило, а постановило передать данный доклад на “разрешение” Высшего Церковного Управления. Таким образом, Поместный Собор 1917–1918 годов в своем заседании под председательством Святейшего Патриарха Тихона никаких решений, утверждающих возможность или целесообразность литургических изменений в языке богослужения, не принял и никак не освятил реформаторскую обновленческую деятельность в Русской Церкви**.
В частности, не были соборно увековечены труды Комиссии по исправлению богослужебных книг, возглавляемой архиепископом Сергием.
Впоследствии обновленцы 20-х годов при проведении в жизнь своих литургических реформ и при провозглашении своих церковно-политических программ не любили ссылаться на решения Поместного Собора 1917–1918 гг. и упоминали его обычно, лишь критикуя его недостаточную “революционность”.
3. Неудавшаяся реформация обновленцев после Революции 1917 года
После окончания работы Поместного Собора 1917–1918 годов церковная реформаторская деятельность, не получившая организационного начала на Соборе, продолжалась подспудно и бесконтрольно. Более жизненной становится не методическая работа авторитетной ученой комиссии, но радикальное обновленческое настроение, естественно вписывающееся в дух царящих в обществе революционных социальных преобразований. Тихое кабинетное исправление церковно-славянских текстов, которым занимались профессора Духовных академий под руководством архиепископа Сергия, сменяется бурной и хлесткой демонстрацией “свободы” литургического творчества. Настало время действия обновленцев, вольных перекладывателей и русификаторов богослужения. Как писал в программе СОДАЦ*** один из лидеров и идеологов обновленцев А. Введенский, “мы стоим за очищение и упрощение богослужения и приближение его к народному пониманию. Пересмотр богослужебных книг и месяцесловов, введение древнеапостольской простоты в богослужение… родной язык взамен обязательного языка славянского” [17]. В программе церковных реформ группы духовенства и мирян “Живая церковь” первым параграфом выдвигалось следующее требование: “Пересмотр церковной литургии и устранение тех наслоений, которые внесены в православное богослужение пережитым периодом союза церкви и государства и обеспечение свободы пастырского творчества в области богослужения”. В четвертом параграфе этой программы декларировалось “приближение богослужения к народному пониманию, упрощение богослужебного чина, реформа богослужебного устава применительно к требованиям местных и современных условий” [18].
В 1922 году обновленческое настроение оформилось в настоящий церковный раскол. При этом обновленческое движение никогда не было единым и монолитным. Разные группировки выставляли свои требования, в том числе богослужебные, писали свои программы и декларации. Между собою обновленческие группировки нередко находились в прямой конфронтации.
Общей у всех обновленцев была ненависть к Святейшему Патриарху, в котором они видели для себя помеху свободе литургического творчества и общественного самовыражения. Глава обновленческого “Союза церковного возрождения” епископ Антонин (Грановский) выражал свою ненависть словами: “Тихоновцы — обскуранты, реакционеры, черносотенцы, упрямцы, христоненавистники. Тихоновцы — раки, черные насквозь, глаза которых смотрят уповательно назад…” [19] В том же духе выражался А. Введенский: “Тихоновская церковь не желает реформы: косная по психологии, реакционная политически, она реакционна и в религиозной области” [20].
Сам Святитель Тихон, видя такие оголтелые нападки, написал в предсмертном завещании в последний день своей жизни: “Деятельность православных общин должна быть направлена не в сторону политиканства, совершенно чуждого Церкви Божией, а на укрепление веры православной, ибо враги святого Православия — сектанты, католики, протестанты, обновленцы, безбожники и им подобные — стремятся использовать всякий момент в жизни Православной церкви во вред ей” [21]. Поэтому вопрос борьбы за власть в Церкви встал в обновленческой среде на первое место, причем именно как вопрос борьбы с Патриаршей Церковью.
А вот что Святейший Патриарх Тихон писал о недопустимости нововведений в церковно-богослужебной практике в своем Послании от 4/17 ноября 1921 года, то есть еще до возникновения обновленческого раскола:

Обращение к архипастырям и пастырям Православной Российской церкви
Ведомо нам по городу Москве и из других мест епархиальные преосвященные сообщают, что в некоторых храмах допускается искажение богослужебных чинопоследований отступлениями от церковного устава и разными нововведениями, не предусмотренными этим уставом. Допускаются самовольные сокращения в чинопоследованиях и даже в чине Божественной литургии. В службах праздникам выпускается почти все, что составляет назидательные особенности праздничного богослужения, с обращением, вместо того, внимания на концертное исполнение обычных песнопений, не положенных по уставу, открываются царские врата во время, когда не следует, молитвы, которые положены читать тайно, читаются вслух, произносятся возгласы, не указанные в Служебнике; шестопсалмие и другие богослужебные части из слова Божия читаются не на церковнославянском языке, а по-русски; в молитве отдельные слова заменяются русскими и произносятся вперемежку с первыми; вводятся новые во время богослужения действия, не находящиеся в числе узаконенных уставом священнодействий, допускаются неблагоговейные или лицемерные жесты, не соответствующие требуемой существом церковной службы глубине чувства смиренной, трепещущей Божия присутствия, души священнослужителя.
Все это делается под предлогом приспособить богослужебный строй к новым требованиям времени, внести в богослужение требуемое временем оживление и таким путем более привлекать верующих в храм.
На такие нарушения церковного устава и своеволие отдельных лиц в отправлении богослужения нет и не может быть нашего благословения.
…Совершая богослужение по чину, который ведет начало от лет древних и соблюдается по всей Православной Церкви, мы имеем единение с Церковью всех времен и живем жизнью всей Церкви… При таком отношении… пребудет неизменным великое и спасительное единение основ и преданий церковных… Божественная красота нашего истинно-назидательного в своем содержании и благодатно-действенного церковного богослужения, как оно создано веками апостольской верности, молитвенного горения, подвижнического труда и святоотеческой мудрости и запечатлено Церковью в чинопоследованиях, правилах и уставе, должна сохраниться в Святой Православной Русской Церкви неприкосновенно, как величайшее и священнейшее ее достояние…” [22].
 На это послание Святителя Тихона Введенский отреагировал следующими словами:
“Под влиянием Петра Полянского Тихон подписывает декрет, запрещающий какие бы то ни было новшества в Церкви под угрозой самых крайних мер церковного взыскания. Декрет рассылается по всей России и особый отклик находит в Петрограде. Здесь почти поголовно всем духовенством этот декрет приветствуется как кладущий наконец предел неугодному реакционерам явлению… Прот. Боярский хочет уйти от активной работы, другие решаются не подчиняться ни за что, утверждая, что этот декрет затрагивает их религиозную совесть. А в общем, все это единицы. Мрачные о.о. протоиереи и черносотенцы-епископы торжествуют. Тягостно даже вспоминать этот период” [23].
Созвучно Введенскому выражался и Антонин (Грановский): “Мы, к примеру, молимся на родном живом языке… Но Тихон, по своей поповской профессиональной узости и корыстному крепостничеству, это запрещает и пресекает… и нам нет никаких резонов потакать его преступному ожесточению против нашего русского языка…”.
На созванном обновленцами так называемом “II Всероссийском Поместном Соборе Православной Церкви” 1923 года “архиепископ” Введенский, выражая мнение группы СОДАЦ, ратовал за “необходимость богослужебного творчества, приближение к жизни литургийного языка, раскрепощение человеческого в общении с Божеством” [24].
Однако более важной задачей, чем широкое проведение литургических реформ, оказалась для обновленцев задача выжить в борьбе и противостоянии с Патриаршей Церковью.
У тех лидеров обновленчества, кто вел более активную борьбу за власть, как Введенский и Красницкий, оставалось меньше времени и сил на собственно литургические реформы богослужения. Мешал Патриарх. Мешали внутрипартийные и межпартийные обновленческие склоки. Мешал, наконец, православный русский народ, весьма неприязненно относившийся к надругательству над традиционным богослужением. Обновленцы явно ошиблись, полагая, что православному народу нужны их эксперименты над литургическими текстами.
Чтобы не потерять прихожан, с середины 20-х годов в обновленческом движении наблюдается тенденция к постепенному возвращению к практике церковно-славянского языка. В этом можно видеть не сдачу позиций, но тактическое отступление.
Те же, кто стоял чуть дальше от политической деятельности, привнесли больше новшеств в богослужение. Епископ Антонин (Грановский) за свои новшества был даже в конце ноября 1921 года запрещен в священнослужении Святейшим Патриархом Тихоном “в связи с его самочинными нововведениями в богослужения”, вызывавшими у верующих огромный соблазн, а уже позже, в октябре 1923 года, Антонин был отлучен от Церкви за учинение раскола. Так что раскол был следствием первоначальной реформаторской практики Антонина. В 1923 году он создал “Союз церковного возрождения”, где заявлял: “Реформационная тенденция — это основа, нерв и душа СЦВ”. В том же году Грановским был издан пятитысячным тиражом составленный им чудовищный текст “Божественной литургии” на русском языке. Эта реформированная литургия служилась Антонином в вечернее время в Москве в Заиконоспасском монастыре, принадлежавшем “Союзу церковного возрождения”. Приведем одно из характерных рассуждений обновленческого раскольника. “Тихону ненавистны наши богослужебные порядки, он душит в нас ту свежесть обряда, которой мы дышим и живем. Он наш душегуб, как представитель, покровитель закостенелого, отупевшего, омеханизировавшегося, выдохшегося поповства. И мы отходим от его злобы, отрясая прах его от своих ног. Во имя мира и для единения в духе любви мы не должны, в угоду тупости Тихона, отказаться от русского языка богослужения, а он должен благословить одинаково и славянский, и русский. Тихон неправ, сто раз неправ, преследуя наш обряд и называя нас сумасшедшими, и мы во имя священного воодушевления своего, во имя жизненной и нравственной правоты своей не можем уступить ему и сдаться. Это значило бы потворствовать человеческой близорукости, узости, обскурантизму, корыстничеству и отдавать правду и свежесть Христову на попрание отупевшему поповству” [25].
 На “соборе” “Союза церковного возрождения” 1924 года была принята следующая резолюция:
“1. Переход на русский язык богослужения признать чрезвычайно ценным и важным приобретением культовой реформы и неуклонно проводить его, как могучее орудие раскрепощения верующей мысли от магизма слов и отогнание суеверного раболепства перед формулой. Живой, родной и всем общий язык — один дает разумность, смысл, свежесть религиозному чувству, понижая цену и делая совсем ненужным в молитве посредника, переводчика, спеца, чародея.
2. Русскую литургию, совершаемую в московских храмах Союза, рекомендовать к совершению и в других храмах Союза, вытесняя ею практику славянской, так называемой Златоустовой литургии…
3. Благословить литургические дарования людей искреннего религиозного чувства и поэтической одаренности, не заграждая и не пресекая религиозно-молитвенного творчества. Вводить же в общее употребление по испытании на практике с епископского благословения…
4. Благословить составление нового требника, по намеченному уже Союзом пути, углублением и одухотворением содержания и чинопоследования таинств…” [26].
В обновленчестве 20-х годов можно четко проследить две тенденции: одержимость духом реформирования и политиканство. При этом антипатриаршии группировки готовы были пойти на все, даже на частичное отступление от своего модернистского направления в богослужении, лишь бы добиться признания перед властями и популярности в народе. Из этого некоторые предвзятые исследователи, в частности современные обновленцы, делают ложный вывод, будто обновленческое движение не включало своим программным пунктом литургические реформы богослужения. Из приведенных высказываний и программ обновленцев явствует, что это не так.
Люди, примкнувшие к обновленческому расколу, могли случайно прельститься либо одним, либо другим мотивом. Так, склонные к реформации богослужения могли оказаться попутчиками обновленцев-реформаторов, даже если помышляли не о переводе литургических текстов на русский язык, а только желали слегка исправить церковно-славянский язык. Не сумевшие по достоинству оценить преимущество недавно восстановленной в России патриаршей формы церковного управления могли прельститься обновленческими призывами к “соборности” и демократизму, направленными, по существу, против законно выбранного Поместным Собором Святителя Тихона. Признаком духовного здоровья, гарантирующим от попадания в обновленческий раскол, могла стать только верность церковному Преданию, выражающаяся в бережном отношении к литургическому наследию Церкви, и послушание канонической православной церковной иерархии. В целом же православный народ сердцем распознал всю опасность обновленчества, тем более что раскольники-реформаторы и не скрывали своих целей “обновить” и “исправить” православную веру.
Некоторые историки пытаются видеть в обновленчестве 20-х годов лишь обновленческий раскол, то есть антиканонический разрыв с патриаршей Церковью: все обновленчество, мол, и заключалось в неподчинении Патриарху Тихону. Однако в те же 20-е годы были и так называемые “правые” расколы: иосифлянский, григорианский и другие, получившие свое наименование по имени их устроителей — митрополита Иосифа (Петровых), архиепископа Екатеринбургского Григория (Яцковского). Если бы обновленческий раскол ограничивался исключительно неканоническим разрывом с патриаршей Церковью, то, очевидно, и он именовался бы по имени какого-либо раскольника. Например: антониновский раскол (по имени Антонина Грановского). Но в сознание церковного народа и в историю Церкви этот раскол вошел под именем “обновленческого”, что характеризует в качестве отличительной его черты и главного мотива разногласия с Церковью именно реформаторскую, обновленческую направленность.
В настоящее время в церковно-реформаторских кругах (см., например, публикации в кочетковском журнале “Православная община”) существует несостоятельное мнение о якобы непричастности обновленчества послереволюционной эпохи к внедрению русского языка в православное богослужение. Однако исторические факты и публикации самих обновленцев говорят об обратном. Выше мы привели высказывания ведущих идеологов и вождей обновленческого движения – свящ. А. Введенского и епископа Антонина (Грановского), не оставляющих никакого сомнения в их приверженности внедрению в богослужение русского языка. В этой связи утверждения современных обновленцев (например, кочетковского катехизатора Виктора Котта), что “нет ни одного известного случая благословения обновленческим руководством служения на русском языке, как и вообще каких-либо литургических реформ” (“Православная община”, 2000, № 56, с. 55–56), являются преднамеренной ложью, имеющей целью затушевать духовную преемственность реформаторов начала и конца ХХ века.
Приведем еще несколько цитат и высказываний обновленцев. Вот что писал журнал живоцерковников “Церковное знамя”: “Мы желали бы произвести те или другие изменения в области церковных богослужений и требнике с допущением новых обрядов и молитвословий в духе Церкви православной. Главным образом желательны изменения богослужебного языка, весьма во многом непонятного для массы. Эти изменения должны неукоснительно вестись в сторону приближения славянского текста к русскому. Обновление должно идти с постепенностью, без колебания красоты православного богослужения и его обрядов” (1922, № 1, 15 сент.).
Богослужение на русском языке практиковал в петроградской Захариевской церкви и ближайший сподвижник А. Введенского церковный бунтарь о. Евгений Белков, основавший так называемый “Союз религиозно-трудовых общин”. “В области чисто культовой Союз не производит никаких реформ, за исключением введения русского языка”, – говорилось в декларации этого антицерковного Союза. В 1922 году другой обновленческий деятель, о. И. Егоров, также самочинно реформировал традиционное богослужение: перешел на русский язык и перенес престол из алтаря на середину храма.
Антонин (Грановский) расказывал, как он предлагал в 1924 году верующим похлопотать у власти об открытии одного храма, но с условием: принять русский язык и открыть алтарь. Верующие обратились за советом к Патриарху Тихону. Святейший Тихон ответил: пусть лучше церковь провалится, а на этих условиях не берите.
Антонин говорил: “Посмотрите на сектантов всех толков. Никто не устраивает в своих молельнях скворечников. Все католичество, вся реформация держит алтари отгороженными, но открытыми. Вот эти два наших приобретения: русский язык и открытый алтарь – представляют два наших разительных отличия от старого церковного уклада. Они так претят Тихону, то есть поповству, что он рад, чтобы такие церкви провалились”.
А вот как описывалось в одной из провинциальных газет богослужение, совершавшееся епископом Антонином (Грановским) в Заиконоспасском монастыре в Москве в 1922 году:
“Антонин в полном архиерейском облачении возвышается посреди храма в окружении прочего духовенства. Он возглашает; отвечает и поет весь народ; никаких певчих, никакого особого псаломщика или чтеца… У всех ревнителей служебного благочестия и церковного Устава волосы дыбом становятся, когда они побывают в Заиконоспасском монастыре у Антонина. Не слышать “паки и паки”, “иже”, и “рече”. Все от начала до конца по-русски, вместо “живот” говорят “житие”. Но и этого мало. Ектении совершенно не узнаешь. Антонин все прошения модернизировал. Алтарь открыт все время… В будущем он обещает уничтожить алтарь и водрузить престол посреди храма” [27].
Сам Антонин заявлял в 1924 году: “Богомольцы входят в Заиконоспасский храм, видят здесь обстановку, для них необычную. Мы совершаем службу на русском языке при открытом алтаре. Мы произвели изменения в чинопоследованиях таинств – крещения, бракосочетания и исповеди, изменили способ преподания причастия” [28]. (Антонин распространял кощунственную идею о “негигиеничности православного способа причащения мирян” с помощью лжицы.)
Однако православный народ в большинстве своем отшатнулся от церковных реформаторов и их антиканонической “церкви”.
* * *
Не нам судить патриарха Сергия за его искреннюю приверженность к реформаторской деятельности в Русской Православной Церкви в первой четверти ХХ века. Нам не пристало судить великих церковных деятелей, но не пристало и перенимать у них (в том числе и у святых) их человеческих слабостей, обусловленных земными обстоятельствами. Апостол Павел, не случайно, но промыслительно попавший в число гонителей Церкви, в этом покаялся и научил тем покаянию всех нас. Митрополит Сергий (Страгородский) тоже не случайно в 1922 году оказался в обновленческом расколе, в оппозиции к патриаршей “тихоновской” Церкви.
Его многолетняя реформаторская деятельность оказалась на время созвучна крайне радикальным реформам лидеров живоцерковничества. Попадание его в лагерь обновленцев не должно никого ни смущать, ни удивлять. Владыка Сергий был далек от обновленческих стремлений перевести богослужение на русский или украинский язык. Но он видел незавершенной свою реформу церковно-славянского богослужения и в обновленческом движении мог ожидать поддержку в осуществлении того дела, которому посвятил много лет плодотворной работы, но которое не было принято православным народом. При этом неприглядные стороны обновленчества, его антицерковная сущность, могли до поры не слишком бросаться в глаза высокопреосвященному владыке. Думается, именно увлеченность мыслями о реформации богослужения и языка Русской Церкви заставила митрополита Сергия (Страгородского) вкупе с двумя собратьями-архиереями составить подписанный 16–20 июля 1922 г. нижеследующий документ:
 “Мы, Сергий, Митрополит Владимирский и Шуйский, Евдоким, Архиепископ Нижегородский и Арзамасский и Серафим, Архиепископ Костромской и Галичский, рассмотрев платформу Высшего Церковного Управления (новообразованного обновленческого органа управления Церковью, альтернативного Патриарху. — К. Б.) и каноническую законность Управления, заявляем, что целиком разделяем мероприятия Высшего Церковного Управления, считаем его единственной, канонической, законной верховной церковной властью и все распоряжения, исходящие от него, считаем вполне законными и обязательными. Мы призываем последовать нашему примеру всех истинных пастырей и верующих сынов Церкви как вверенных нам, так и других епархий” (“Живая Церковь”, 1922, № 4–5).
Дух реформации привел митрополита Сергия в стан врагов Православной Церкви. Выход из этого положения был один — покаяние.
Покаяние у митрополита Сергия принимал сам Святейший Патриарх Тихон, который потребовал от него публичного акта отречения от своего заблуждения. Приведем описание этой сцены, сделанное митрополитом Мануилом (Лемешевским).
 “На первый взгляд для знатоков истории обновленческого раскола стало бы непонятным, почему Патриарх Тихон, олицетворение любви безграничной и милости бесконечной, применил такие строгие меры к этому старцу, когда других, отпадавших в обновленчество, принимал в своей келии и келейно прощал содеянный грех. Конечно, он поступил правильно. Ведь недаром говорится, что “большому кораблю — большое плавание”. А он был кормчим большого корабля, он был “ума палата”, он был иерарх выдающийся, а не посредственный…
Поэтому Святейший Тихон и обставил чин покаяния и приема митрополита Сергия в соответствующей величественной обстановке, давившей на его неложное смирение и сокрушение сердечное.
И вот, этот отец всех чаяний русской современной богословской мысли… стоит на амвоне, лишенный моментом покаяния и архиерейской мантии, и клобука, и панагии, и креста… Кланяется низко Святейшему Тихону, восседавшему на кафедре, в сознании своего полного уничижения и признанной им вины просит он дрожащим от волнения, на этот раз негромким голосом свое покаяние. Он припадает до пола и в сопровождении патриарших иподиаконов и архидиаконов тихо сходит с солеи и приближается к вершителю его судьбы, к кроткому и всепрощающему Святейшему Тихону. Снова земной поклон. Постепенно вручаются ему из рук Святейшего панагия с крестом, белый клобук, мантия и посох. Патриарх Тихон в немногих словах, тепло, со слезами приветствует своего собрата во Христе взаимным лобзанием, и, прерванное чином покаяния, чтение часов возобновляется.
Все тяжелые переживания стыда и муки раскаяния остаются отныне позади. Митрополит Сергий соучаствует в сослужении с Патриархом Тихоном за Божественной всепримиряющей литургией” [29].
Какой же “плод достоин покаяния” сотворил митрополит Сергий? Таких плодов было по крайней мере два.
Во-первых, митрополит Сергий, став в скором времени, после кончины Святителя Тихона, Заместителем Патриаршего Местоблюстителя, явил себя как ревностный защитник Православной Церкви от нападений со стороны деятелей обновленческого раскола. Промысл Божий сохранил нашу Церковь от принятия обновленческой программы модернизма и в качестве Савла поставил Своим орудием того, кого в последний год жизни сделал сосудом избранным Своей благодати, удостоив патриаршего сана. Именно митрополит Сергий, бывший реформатор и обновленец, после кончины Святителя Тихона дал решительный отпор обновленчеству, оградив Русскую Церковь от этого пагубного еретического течения. Это случилось, несмотря на многократные попытки обновленческого руководства налаживать с “тихоновцами” дипломатические отношения. Как и Патриарх Тихон, высокопреосвященный Сергий принимал обновленцев в церковное общение через покаяние. Прот. Владислав Цыпин отмечает, что “оскверненные храмы окроплялись святою водою, что вызывало особое раздражение обновленцев” [30]. Твердым противостоянием “левому” расколу обновленческому, равно как возникшим расколам “правым”, будущий Патриарх Сергий своим возглавлением дал Русской Церкви видимый образ ее единства и сохранения преемства от Святителя Тихона. Это имело важное значение, поскольку многие люди, впавшие в обновленческий раскол, смогли вернуться в церковное лоно. Как отмечается в книге “Патриарх Сергий и его духовное наследие”, “за обновленцами, которые пытались модернизировать Православие, пошли только рационалистически настроенные пресвитеры, а верующий народ, как хранитель православной веры, остался с Патриархом Тихоном” и его преемником, митрополитом Сергием, “который осторожной рукой, мудро провел церковный корабль в спокойные воды” (с. 319).
Нравится это или нет нашим недругам, но историческая справедливость требует признать, что сегодня Русская Православная Церковь — это Церковь “никоновская”, “синодальная”, “тихоновская”, “сергианская”. Все остальные претенденты на “русское православие” суть раскольники.
Другой плод покаяния Патриарха Сергия, не замеченный и не оцененный многими историками, заключается в том, что он полностью отказался от своего былого намерения проводить богослужебную реформацию в Русской Церкви. Фактически возглавляя нашу Церковь как Заместитель Патриаршего Местоблюстителя в течение девятнадцати лет, облеченный высшей духовной властью, владыка Сергий не дал никакого хода внедрению в богослужебную практику тех реформ, которые долгое время лично подготавливал, возглавляя Комиссию по исправлению богослужебных книг. Очевидно, что он отказался от реформ не по немощи. Должно быть, на него подействовали два фактора: во-первых, неприятие новых “исправленных” книг православным народом, хранителем Священного Предания, и во-вторых — наглядный опыт обновленцев-живоцерковников, показавший, как реформаторская деятельность неизбежно приводит к расколу.
Иногда слышатся попытки объяснить оставление курса на реформацию в “тихоновской” Церкви тем, что было, дескать, трудное время и Церкви было “не до того”. Но опыт обновленцев свидетельствует об обратном. В их среде было опубликовано множество переводов литургических текстов на русский язык. Быть может, именно по этой причине всякую реформаторскую деятельность — русификацию, украинизацию, модернизацию богослужения — митрополит Сергий оставил раскольникам-обновленцам. В Патриаршей Церкви богослужебных книг с реформаторской правкой не издавалось.
* * *
Мученики, претерпевшие за свою веру, равно как за свои политические убеждения, были во всех церковных течениях 20–30-х годов. Однако далеко не всех пострадавших от большевистской власти христиан справедливо считать исповедниками Православия, иже во святых. Откроем книгу иеромонаха Дамаскина (Орловского) “Мученики, исповедники, и подвижники благочестия Российской Православной Церкви ХХ столетия” (М., 1996. т. I). Читаем последовательно три имени. Священник Иоанн Ходоровский — “был обвинен в распространении антисоветских листовок… и принадлежности к церкви, возглавляемой митрополитом Иосифом (Петровых)”. Священник Порфирий Устинов — “во время гонений на Церковь в начале двадцатых годов он был отвезен в тюрьму села Пильна. Там он заболел и вскоре скончался”. Священник Василий Адаменко — “когда появилось обновленческое движение, о. Василий увидел в нем возможность к осуществлению реформ и примкнул к движению”. Так из трех подряд стоящих в списке мучеников первый — “правый” раскольник, второй — “тихоновец”, третий — убежденный “левый” обновленец (с. 202).
Имя последнего священника, о. Василия Адаменко, имеет особое значение в истории уврачевания митрополитом Сергием обновленческого раскола. Покаяние за участие в обновленческом расколе о. Адаменко приносил самому Заместителю Патриаршего Местоблюстителя. Данный факт порой превратно толкуется некоторыми предвзятыми исследователями. Существует мнение, будто митрополит Сергий поддерживал и разделял его радикальную реформаторскую деятельность. Это недоразумение важно разъяснить, поскольку на нем пытаются спекулировать современные обновленцы (см., например, публикации вышеупоминаемого В. Котта).
Митрополит Сергий на самом деле никак не мог участвовать в трудах о. Адаменко по переводу на русский язык богослужебных текстов. Не мог он и благословить эти труды, поскольку о. Адаменко до 1931 года находился в обновленческом расколе, а митрополит Сергий в 1923 году соединился с Патриаршей Церковью. Не мог владыка Сергий даже сочувствовать литургическому творчеству о. Адаменко, поскольку преосвященный Сергий даже в свою бытность председателем Комиссии по исправлению богослужебных книг считал возможной лишь реформу церковно-славянского языка, а не перевод на современный русский язык, что практиковал священник-модернист Адаменко. Они не были и не могли быть единомышленниками.
Приведем несколько любопытных сведений об о. Василии Адаменко из статьи “Патриарх Сергий как литургист”. “Идея перевода богослужения возникла у отца Василия во время миссионерской работы на Кавказе. В 1908 году он писал с просьбой о благословении отцу Иоанну Кронштадтскому. Ответа не получил, но получил молитвенный ответ” (!?). “Затем просил благословения у Патриарха Тихона, но тот сказал: «Разрешить не могу, делай на свой страх и риск»” (!). После двойного отказа в благословении от двух величайших Божиих угодников о. Василий “на свой страх и риск” все же приступил к реформаторской практике в своем храме.
Примкнув сразу к обновленческому расколу, о. Василий Адаменко издал в Нижнем Новгороде “Служебник на русском языке” (1924), содержащий, в частности, чинопоследования трех литургий, “Порядок всенощного богослужения на русском языке” (1925), Требник, “Сборник церковных служб, песнопений главнейших праздников и частных молитвословий Православной Церкви на русском языке” (1926; переиздано в Париже издательством ИМКА, 1989). Имеются сведения о том, что “в рукописях остались переводы большого числа служб (почти целиком была переведена Служебная Минея с апреля по июнь), акафистов, последований архиерейского богослужения” [31].
Помимо обильной печатной обновленческой продукции, о. Адаменко был известен как инициатор полного переложения в своем храме богослужения на русский язык. Деятельность эта его несомненно увлекла, причем настолько, что он не прекратил осуществление своих реформ, даже когда большинство обновленцев вынуждены были отказаться от попыток русификации богослужения****. Он так погрузился в свои модернистские литургические эксперименты, что когда пожелал в 1931 году выйти из обновленческого раскола (вероятно, только лишь в силу того, что к этому времени народ практически повсеместно перестал посещать обновленческие храмы и денежные доходы обновленцев сильно поуменьшились) и присоединиться к Церкви, то предстал взору митрополита Сергия безнадежно прельщенным реформатором, не способным уже вернуться к общепринятой православной традиции богослужения на церковно-славянском языке.
Вероятно, именно безнадежной неисправимостью и объясняется получение священником Адаменко специальной справки от митрополита Сергия, текст которой приводит Кравецкий в статье “Проблема богослужебного языка…” К тексту этой справки прилагается любопытное примечание: “Фотокопия этого документа была передана нам З.А. Соколовой. Местонахождение оригинала неизвестно” [32].
Подтверждение подлинности этого странного документа — дело экспертизы. Почему оригинал не сохранился в архиве Московской Патриархии — также вопрос к историкам-архивистам. Мы можем лишь утверждать, что если приводимая ниже справка была действительно составлена и подписана митрополитом Сергием, то это очередной раз свидетельствует о тяжести и болезненности для нашей Церкви обновленческой ереси, не изжитой до конца в 1930-е годы и не изжитой, к сожалению, окончательно поныне.
СПРАВКА (копия)
Настоящая выдана священнику Вас. Адаменко (ныне иеромонаху Феофану) в том, что на основании определения Патриархии от 10 апреля 1930 года за номер 39, мною дано Ильинской общине г. Н. Новгорода (бывшей в руководстве у о. Адаменко) благословение на богослужение на русском языке, но с тем непременным условием, чтобы употребляемый у них текст богослужения был только переводом принятого нашей Православной Церковию богослужебного славянского текста без всяких произвольных вставок и изменений (резолюция от 24 янв. 1932 года, п. 2). Сверх того, дано благословение на некоторые ставшие для них привычными особенности богослужения, как-то: отверстие царских врат, чтение Св. Писания лицом к народу (как в греческой церкви) и, “в виде исключения, чтение тайных молитв во всеуслышание” (п. 3).
Руководствуясь примером покойного Святейшего Патриарха, я не нахожу препятствий к тому, чтобы Преосвященные епархиальные архиереи, если найдут полезным, разрешали иеромонаху Феофану (или другим) то же самое и каждый в своей епархии.
Заместитель Патриаршего Местоблюстителя Сергий, М. Московский.
Управляющий делами Патриаршего Священного Синода
Протоиерей Александр Лебедев.
Обновленчество проиграло. Церковь устояла и сохранилась под натиском раскольников. Демократическая модернистская деятельность обновленцев в целом не была принята православным народом. При этом, когда встал вопрос о принятии живоцерковников в Церковь через покаяние, обнаружилось, что в силу различных причин человеческие слабости не позволяют им всем принести достойный плод покаяния.
С каждого желающего вернуться в лоно Матери-Церкви владыка Сергий не мог требовать такого же покаяния, какое прежде принес он сам. Не все, очевидно, были на это способны. Священнику Василию Адаменко было оказано явное снисхождение. В самом деле, текст приведенного документа, хотя и дозволяет “ставшие для них привычными особенности”, тем не менее изобилует существенными оговорками. Эти оговорки имеют своей целью обуздать и исправить обычаи безудержного модернизма и ввести ограничения “свободе” литургического творчества. Для о. Адаменко и членов его общины разрешение дано “с тем, непременным условием, чтобы употребляемый у них текст богослужения был только переводом… принятого богослужебного славянского текста без всяких произвольных вставок и изменений”. Для епархиальных архиереев разрешение на русификацию богослужения было сделано также с оговоркой: “Если найдут полезным”. Но главная польза для раскольников — соединение с Церковью. Главная польза для архипастыря — уврачевание раскола в своей епархии. Не поощрение, а попущение действий модернистов имел в виду митрополит Сергий, когда пытался снять препятствия для выхода обновленцев из пагубного для их душ раскола.
Есть основания полагать, что владыка Сергий (Страгородский) руководствовался мотивами, подобными попытке изжить старообрядческий “правый” раскол через создание единоверчества. Как известно, от старообрядцев, переходящих в единоверчество, при воссоединении их с Церковью требовалось лишь признание благодатного апостольского преемства нашей священной иерархии. За это им дозволялось сохранить форму и стиль своего богослужения. Подобным образом обновленцы, оказавшись в “левом” расколе с церковным единством, в отдельных редких случаях, как это было с общиной о. Адаменко*****, испрашивали себе в виде исключения право пользоваться своим обновленческим модернистским обрядом. (Вспомним антониновское высказывание: “Мы, если можно так выразиться, пионеры-новообрядцы. Вот эти новые формы нашего ритуала, наши новшества Тихону завидны, а потому ненавистны и неприемлемы…”) [33]. При этом они готовы были признать законность церковной иерархии и дисциплину Патриаршей Церкви.
Но как единоверчество является формой несовершенной и канонически небезупречной, так же точно и дозволение отдельным обновленцам служить со своими нетрадиционными особенностями страдает непоследовательностью и чревато соблазнами для церковного мира. Как признание за единоверцами права на свой “старый” обряд ставит невольно вопрос о возможности перехода на этот обряд и всей прочей Церкви, так и предоставление отдельным обновленцам “права” служить по-модернистски ставит вопрос о такой же возможности для всех прочих приходских общин, не зараженных еще духом модернизма. Как единоверчество, так и частично легализованное митрополитом Сергием обновленчество провоцируют нестабильность в церковном обществе.
История единоверчества свидетельствует о постоянном стремлении его приверженцев обзавестись собственным независимым каноническим епископатом. Равным образом, требование принятых в церковное общение обновленцев предоставить им “право” пользоваться для себя особыми богослужебными чинопоследованиями создают внутри Церкви постоянный очаг напряжения, провоцирующий их к отколу от прочих православных верующих людей.
Оба этих течения — единоверчество и обновленчество — представляют собой неизжитые раскольнические формы, причем желающие действовать с дозволения Матери-Церкви. Как евангельский блудный сын, они мечтают получить свою часть имения и уйти с нею на страну далече.
Обновленчество самим фактом своего существования привносит в Церковь революционность и реформизм. Оно по своей природе заразно и агрессивно. Патриарх Сергий, несомненно, понимал это. Однако перед ним стояла задача практического уврачевания обновленческого раскола, принятие в лоно Церкви тех, кто способен в нее вернуться. Поэтому он и прибег к этой полумере, разрешая о. Адаменко в виде исключения сохранить свой модернистский стиль богослужения. Он руководствовался апостольским принципом: “Беззаконным яко беззаконен (не сый беззаконник Богу, но законник Христу), да приобрящу беззаконныя, бых немощным яко немощен, да немощныя приобрящу” (1 Кор. 9, 21–22). Первоочередной задачей Церкви было принять из раскола тех, кто мог быть принят. Поэтому в 1931 году в Журнале Московской Патриархии появилась статья “О принятии в общение со Святой Церковью и о допущении русского языка в церковном богослужении”. В этой статье, написанной ради облегчения перехода обновленцев-раскольников в Церковь, говорится, что допущение русского языка в богослужении “не встречает непреодолимых препятствий, но необходимо общий порядок и чин богослужения привести в согласие с общепринятым в Православных Церквах Уставом” [34]. Отметим, что сама тема о допустимости русского языка в богослужении поднималась именно в связи с обновленческим расколом и необходимостью его преодоления. Такой акцент содержится, между прочим, в самом заглавии статьи: “О принятии в общение… и о допущении русского языка…”. Важно было, прежде всего, изжить сам факт раскола, чем и занимался Патриарх Сергий.
В 1930-е годы политика митрополита Сергия в отношении к готовым покаяться обновленцам способствовала возвращению людей из раскола в Церковь (равно как политика поддержки единоверчества в XIX веке способствовала частичному обращению к Церкви старообрядцев). Однако сказанное ни в коем случае не позволяет сделать вывод, будто обновленчество хорошо само по себе. Напротив, в настоящее время снисходительное и терпимое отношение к этому болезненному духовному явлению уже не способствует укреплению Церкви, но, напротив, расшатывает ее, приводя к оттоку верующих в полусектантские обновленческие кружки. Поэтому в наши дни интересы Русской Православной Церкви заключаются в том, чтобы всеми мерами изживать это течение, приносящее Церкви откровенный вред и увеличивающее число потенциальных раскольников.
При Патриархе Сергии обновленческий раскол в целом был изжит. Образно говоря, обновленчество было растворено Церковью подобно тому, как чистые воды растворяют в себе крупицы горькой соли. В 20–30-е годы этот процесс, осуществленный политикой Патриарха Сергия, должен быть признан для нашей Церкви полезным и победным. Но если горькие обновленческие кристаллы снова в наши дни оседают на дне, они должны быть отторгнуты церковными водами. Чистота и возрождение Церкви не имеют ничего общего с грязным обновленческим модернизмом и духом реформации.
Примечания
* Преосвященный Андроник (Никольский) подал голос за перевод церковных книг лишь для домашнего употребления. Менее чем через год епископ Андроник подтвердил свою стойкую исповедническую веру мученической кончиной — 20 июня 1918 года владыка-новомученик был закопан живым в землю.
** Эта резолюция Совещания епископов — членов Поместного Собора имеет важнейшее значение. Дело в том, что современные обновленцы, ради оправдания своих самочинных переводов богослужения на русский язык, вводят в заблуждение православных, постоянно ссылаясь на несуществующее решение, якобы принятое на Поместном Соборе, согласно которому допускается использование русского (русифицированного) языка в богослужении. Эти лживые утверждения можно встретить в ряде публикаций неообновленцев (см. статьи священника Г. Кочеткова: Православное богослужение. Русифицированные тексты вечерни, утрени, литургии св. Иоанна Златоуста. М., 1994, с. 8; Язык церкви. М., 1997, вып. 1, с. 15; вып. 2, с. 59; или: «Православная община», 1997, № 40, с. 99; «Сретенский листок», 1997, июнь, с. 2; 1998, № 8(78), с. 2). — Прим. ред.
*** Союз общин древлеапостольской церкви» (СОДАЦ), основанный виднейшими деятелями обновленчества А. Введенским и А. Боярским (последний образовал в Колпино так называемый «кружок друзей церковной реформации».
**** Священник Георгий Кочетков нарочито пытается запутать этот ясный вопрос. В предисловии к своему изданию русифицированных им богослужебных текстов (М., 1994) он заявляет: «“обновленцы”, в противовес распространенному (неизвестно кем) (?) мнению, не только не способствовали в Русской церкви русскому богослужению, но прямо гнали его (?). Так, глава “живоцерковников” митр. Александр Введенский открыто отвергал опыт использования русского языка о. Василием Адаменко» (С. 9). Ту же ложь повторяет ближайший сподвижник о. Кочеткова «преподаватель Общей истории новозаветной церкви и Истории миссии и катехизации в Свято-Филаретовской московской высшей православно-христианской школе» Виктор Котт («Православная община», 2000, № 56, с. 55–56). Из этих слов о. Г. Кочеткова и «преподавателя Истории катехизации» В. Котта можно сделать вывод, что «митрополит» Введенский в своей Захариеелизаветинской церкви никогда не проводил «опыты использования русского языка», а о. Василий Адаменко, русифицируя богослужения, не принадлежал к обновленцам. Однако даже Антонин Грановский свидетельствовал, что «Введенский несколько раз служил со мною эту (русифицированную Антонином. — Ред.) литургию и говорил: эта литургия производит потрясающее впечатление». Правда, впоследствии обновленцы были вынуждены частично вернуться к церковнославянскому богослужебному языку, так как церковный народ отказывался посещать храмы, где служба шла на русском.
Приведем еще один пример, показывающий, какой язык хранила и признавала Патриаршая Церковь. Когда большевицкий «обер-прокурор» Тучков в 1924 году требовал от Святейшего Патриарха Тихона и патриаршего Синода, чтобы за богослужением поминалось советское правительство, то Тучкову было сказано, что эти слова не в духе богослужебного языка и что словосочетание «советское правительство» невозможно передать на церковнославянском языке. Так кто же все-таки на само деле «отвергал опыт использования русского языка»? —Прим. ред.
***** В журнале «Православная община» (1998, № 46) активист кочетковской общины, катехизатор и «историк Церкви» Виктор Котт в своей статье «Священный Собор Православной Российской Церкви 1917–18 гг. о церковно-богослужебном языке: предыстория, документы и комментарии», говоря о реформаторской деятельности о. Василия Адаменко, ухитрился не сказать ни слова о том, что о. Адаменко около 10 лет упорствовал в обновленческом расколе, где и усердно занимался переводами богослужения на русский язык. Напротив, в статье В. Котта приведена такая характеристика о. Адаменко: «…сторонник церковных реформ, переведший богослужебные книги на русский язык, твердо верный (!) Патриаршей церкви» (с. 104). В другом номере «Православной общины» (2000, № 56) В. Котт не только умалчивает о раскольнической деятельности о. Адаменко, но и пишет заведомую ложь: «…ныне в лике новомучеников Российских есть священномученики Нижегородские — …о. Василий (Феофан) Адаменко». Видимо, «новомученик Российский» о. Адаменко был канонизирован не иначе, как общиной о. Кочеткова на одном из его регулярно созываемых «Преображенских Соборов», так как в списке более тысячи новомучеников и исповедников Российских, прославленных Русской Православной Церковью на Юбилейном Архиерейском Соборе 2000 года, о. Адаменко не числится. — Прим. ред.
Литература
1. Патриарх Сергий и его духовное наследие. М., 1947.
2. Кравецкий А. Г., Плетнева А. А. Патриарх Сергий как литургист // Журнал Московской Патриархии. 1994. № 5.
3. Певницкий В. О церковно-богослужебном языке // Церковные ведомости. 1908. № 26–28, 30. С. 1217.
4. Прот. Владислав Цыпин. Обновленчество. Раскол и его предыстория // Сети “обновленного православия”. М., 1995. С. 90.
5. Сове Б. И. Проблема исправления богослужебных книг в России в XIX–ХХ веках // Богословские труды. М., 1970. Т. V.
6. Покровский Н. О богослужебном языке Русской Православной Церкви // Церковный вестник. 1906. № 37. С. 1196.
8. Сове Б. И. Указ. соч. С. 61.
9. Кравецкий А. Г., Плетнева А. А. Указ. соч. С. 42.
10. Там же. С. 45.
11. Там же.
12. Патриарх Сергий и его духовное наследие. С. 132.
13. Сове Б. И. Указ. соч. С. 62.
14. Журналы и протоколы заседаний высочайше утвержденного Предсоборного Присутствия. СПб., 1906. Т. I–IV. С. 302.
15. Там же. С. 243.
16. Кравецкий А. Г. Проблема богослужебного языка на Соборе 1917–1918 годов и в последующие десятилетия // ЖМП. 1994. № 2. С. 68–69.
17. Введенский А. За Христа. 1922, № 1–2.
18. Живая церковь. 1922, № 10.
19. Левитин А., Шавров В. Очерки по истории русской церковной смуты. М., 1996.
20. “Известия”. 28. 04. 1923.
21. “Известия”. 15. 04. 1925.
23. Введенский А. Церковь и государство. М., 1923. С. 241–242.
24. Цит. по: Левитин А., Шавров В. Указ. соч. С . 290
25. Там же. С. 567.
26. Там же. С. 580.
27. Там же. С. 113–114.
28. Там же.
29. Цит по: Митрополит Иоанн (Снычев). Стояние в вере. СПб., 1995. С. 16–17.
30. Прот. Владислав Цыпин. История Русской Православной Церкви 1917–1990 гг. М., 1994. С. 62.
31. Кравецкий А. Г. Указ. соч. С. 81.
32. Там же. С. 82.
33. Труды первого Всероссийского съезда или собора Союза “Церковное возрождение”. М., 1925. С. 25.
34. О принятии в общение со Святой Церковью и о допущении русского языка в церковном богослужении // ЖМП. 1931. № 5. С. 2–3.

                      2001 год